Очень хочется сказать - суд над ГКЧП прояснит ситуацию, но здоровый рассудок подсказывает прямо противоположное - не прояснит. У подсудимых нет другого выхода, как утверждать, что Горбачев о путче знал и они, следуя неоглашенной договоренности, претворили в жизнь один из вариантов, обсуждаемых ранее. А значит, их действия не противоречат взглядам Президента. С другой стороны, Президент, подтвердивший на всех предварительных встречах со следователем, что все случившееся явилось для него полной неожиданностью и иначе как преступной политической авантюрой он эту затею назвать не может.
Конечно, ни о чем об этом в те августовские дни мы не думали. Горбачев был слабым местом заговорщиков, и Ельцин это талантливо использовал. Гавриил Попов в своих воспоминаниях совершенно прав, утверждая - они переоценили обидчивость Ельцина. Кажется, Герцен сказал, определяя сложность положения интеллигенции в России, что все дело в том, что в конфликте, возникающем между мерзавцем и порядочным человеком, мерзавец смотрит на порядочного человека как на мерзавца, а порядочный и интеллигентный человек к мерзавцу продолжает относиться как к человеку порядочному. Они не рассчитывали, что Ельцин в своем противопутчевом поведении поддержит Горбачева. Их неприязнь друг к другу столь велика, что, в понимании руководителей путча, Ельцин будет рад низвержению своего политического соперника и, конечно же, вступит с ГКЧП в переговоры, отспаривая себе необходимые политические и государственные дивиденды. Ельцин поступил иначе. Чуждый нормам современной политики, если можно так сказать, он действовал как идеалист, действовал по принципу - политика может быть нравственной. Ельцин пренебрег своими личными отношениями с Горбачевым, он забыл о них. Он встал на защиту закона и Конституции. И если даже отрешиться от мысли, что действия Ельцина были проникнуты верностью демократическим убеждениям, пониманием пагубности действий путчистов для будущего России, вставшей на путь реформ, если оставить на поверхности единственное требование Ельцина о немедленной встрече с законным Президентом и его усилия по немедленному восстановлению конституционных прав своего главного политического противника, - то, следует признать, он выиграл многократно: как демократ, мужественный политик и просто как человек, для которого порядочность не пустой звук. Я полагаю, что в тот момент Ельцин меньше всего думал, как этот его шаг оценят ведущие страны Запада. Честно говоря, было не до того. Теперь, спустя время, отталкиваясь от порочного взгляда - нравственной политики не существует, многие в этих действиях Ельцина усматривают глубоко идущий расчет, считают, что, сыграв на Горбачева, Ельцин одним ходом выиграл политические симпатии Запада. Бессмысленно оспаривать или подтверждать, что это не так. Ельцин действительно выиграл Запад, но не в силу расчета. Честно говоря, у Ельцина не было большого выбора в симпатиях. Либо Горбачев, либо Янаев или, скажем, Пуго. Ельцин выбрал защиту Конституции. Как говорят в таких случаях юристы - Горбачев оказался в пределах конституционного поля.
Воздержусь от рассуждений о чувстве опасности, подстерегавшей его лично. Думал ли он об этом? Внешне это никак не проявлялось. Да и мы сами, кто был в Белом доме в эти дни и ночи, каких-либо явных ощущений на сей счет не имели. Возможно, гнали их, сдерживали, скрывали. Было состояние общей взволнованности и напряженности. В такие моменты важно не что, а как ты делаешь. Без сомнения, главной фигурой этого действа в замкнутом пространстве Белого дома был сам Президент. Он мгновенно уловил нерешительность в действиях ГКЧП, которая проявилась уже с самого утра, это и позволило российскому руководству без особых трудностей вырваться из якобы блокированного Архангельского. В случившемся был и момент везения, однако важно другое - из факта нерасторопности противников был сделан единственно правильный вывод - у путчистов что-то не стыкуется в узлах заговора. Должны были задержать, не задержали. Должны были перекрыть связь с городом, не перекрыли. Либо они слишком уверены в успехе и считают крайний вариант ненужным, либо не могут просчитать ситуацию до конца и не знают, что будет потом.
Я думаю, что спортивное прошлое Президента в этом случае сыграло значительную роль - умение собраться. Проигрывает тот, кто останавливается, начав движение. Нерешительность действий ГКЧП имела несколько подтверждений. У путчистов не оказалось пакета подготовленных директивных документов, ориентирующих сторонников на местах, способных эти директивы осуществить. Разумеется, в случае успеха это плюс, а в случае неуспеха вскрывается продуманная и адресная сеть заговора. Именно в этот момент аппаратный навык Сергея Шахрая, его работоспособность сыграли решающую роль. Указы Ельцина, лишающие инициативы самозванцев, следовали один за другим. Человек, находящийся в осаде, перехватил законодательную инициативу. Армия, лишившись Главнокомандующего в лице плененного Президента, мгновенно обрела его в лице Ельцина. Эта решительность импонировала армии, которая, даже в лице своего высшего офицерства, была далека от безудержных симпатий к маршалу Язову. У Ельцина отношения с армией были также далеки от идеальных. Ельцина обвиняли в развале Союза, а значит, и в подрыве его основы - державных вооруженных сил. Ельцин находился в самом начале своих отношений с армией. Однако его предвыборная поездка в Тулу, в расположение базовой дивизии воздушно-десантных войск, не была случайностью. Там Ельцин познакомился с Павлом Грачевым, в то время командующим воздушно-десантными войсками. Когда стало известно, что именно дивизии Грачева выдвинуты на острие действий, Ельцин понял, что у него появился шанс. Юрий Скоков, советник Ельцина, знавший Грачева ранее и сопровождавший Ельцина в той предвыборной поездке в Тулу (кстати, именно Скоков познакомил Ельцина с Грачевым), получил задание начать челночную операцию по переговорам с армией. Кабинет Скокова располагался напротив штабного, через коридор. Устав от колготни штабного кабинета, глубокой ночью, я заходил к Скокову пить чай. Здесь почти всегда горел приглушенный свет. Он был какой-то вызывающей противоположностью кабинету Бурбулиса. Тот, скорее, напоминал зал ожидания одного из вокзалов, там вечно толпился, заседал, совещался, спорил разноранговый народ. И тем не менее в этой внешней толчее у каждого было свое дело. Я с Павлом Вощановым занимался подготовкой выступления Ельцина по радио. Полторанин сидел чуть в стороне, сочинял канву очередного президентского указа, теперь уже о средствах массовой информации. Группа депутатов обсуждала с Бурбулисом обстановку в городе. Если у руководителей ГКЧП, бесспорно были свои люди внутри Белого дома, и этому не следует удивляться, то с той же уверенностью хочу заметить, что мы располагали хотя и разноречивой, и порой неорганизованной, но достаточно обильной информацией о деятельности ГКЧП в пределах Москвы. Прежде всего это была информация сочувствия. Нас предостерегали, что-то в этой информации излишне драматизировалось, но она была - и это главное. Надо было сводить этот разноречивый материал, полученный из пяти, а то и семи источников, касающийся одного и того же факта, и только после этого высказывать отношение и принимать решение. Бесспорно, путч застиг новую власть врасплох. Политологи так часто предсказывали возможность столкновения, переворота, что рассуждения на этот счет стали общим местом практически во всех аналитических публикациях, интервью, заявлениях. Мысль обрела характер ординарности, стало разжижаться чувство опасности. Поэтому некая бестолковость, имевшая место в Белом доме, стихийность поведения и принимаемых решений - явление хрестоматийное в подобных ситуациях.
Незаметную, несуетливую и профессиональную работу в эти дни проводил Иваненко - руководитель несуществующей российской Службы безопасности. Он практически не уходил из штаба. Сидел он, как правило, за столом Бурбулиса или где-то рядом, чуть в стороне. Именно он выявлял степень достоверности той или иной информации. Без преувеличения, все эти трое суток мы провели на ногах. Как мне показалось, Иваненко вообще не спал. Бурбулис пропал на полтора часа, когда Баранников зашел в штаб, это были заключительные штрихи последней драматической ночи. Он вынул оружие, по-деловому, никак не смущаясь моего присутствия, проверил его.
