С точки зрения привычных внутрипартийных традиций эти люди поступали мужественно. Ну а что касается Генерального секретаря партии, мы не говорим о Президенте, Верховном Совете, то ничего предосудительного здесь нет, все в пределах партийной истории. Одного заставили сослаться на нездоровье и оставить руководство партией (уход Хрущева), другого объявили нездоровым с некоторым опережением - опять же во благо партии, которая, с их точки зрения, два года работала в режиме саморазрушения по вине Горбачева. Я полагаю, что действия ГКЧП раз и навсегда прекратили существование мифа, что автором перестройки якобы была партия... Как всегда, и мы уже об этом говорили, в России реформы, да и не только в России, всегда начинались сверху. В 1985 году верхом считалась партия, другого верха попросту не было, значит, дело не в партии, а в принадлежности к высшей власти узкого числа партийных лидеров. Это никак не снижает их заслуги, а просто все ставит на свои места. Ну а партия, с первых шагов предполагаемых реформ, её преобладающая консервативная масса, её аппарат, противостояли реформам. Меньшинство власти боролось с её реакционным большинством за реформаторский курс. Именно поэтому с 1985 по 1990 год включительно никаких реформ не было, была нескончаемая череда разговоров о реформах и создание образа страха перед их последствиями. Энергия по разрушению старых структур не переливалась в энергию реформаторского созидания. Она оставалась невостребованной, а потому, требуя выхода, стала искать нестандартные, а порой противоположные пути.
Глава XI
СПОТЫКАЯСЬ
О СОБСТВЕННОЕ ПРОЗРЕНИЕ
VI СЪЕЗД НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ
6-21 апреля 1992 г.
Ждали, знали, предполагали, просчитывали. И все равно неожиданность.
Из разговора на улице:
- Неужели они (реакция) так сильны? Отчего мы (демократы) так неуверенны и слабы?
- Пустое, и то, и другое преувеличение. Демократам самовлюбленность мешает, они же впервые на выданье, впервые власть.
- Ах, если бы так!
- Точно так, не сомневайтесь.
- Ну, слава Богу. А то мы обмирали у телевизоров. Злобы-то сколько. Эти не пожалеют. Настроение такое, как утром 19 августа, когда радио сообщило о перевороте.
ПЕРЕТЯГИВАНИЕ КАНАТА
Начало съезда было удручающим. Тактика оппонентов очевидна. Координатор фракции промышленников Гехт открыл заседание фракции словами:
- Либо сегодня, либо никогда.
Ситуация сложилась крайняя, когда шесть из девятнадцати наиболее многочисленных фракций на съезде объединились в блок непримиримой оппозиции: аграрии, промышленники, "Коммунисты России", "Отечество" и др. Демократы, перессорившиеся между собой, продолжали выяснять отношения.
Здесь проявилось одно не просчитанное ранее противоречие. Демократы, оставшиеся в сфере общественной жизни как представители партий, движений, самых немыслимых организаций и демократы, материализовавшие свое "я", вовлеченные в структуры исполнительной и законодательной власти, утратили общий язык.
Та самая демократическая власть, которая и была главной целью нескончаемых противостояний, в первую очередь потеряла сторонников среди своих. Не следует искать каких-то глубинных причин. Кажется, Маркс говорил: "Даже запах власти пьянит". Это несколько циничный вывод, но вывод единственно справедливый - для властей всех рангов, ступеней, кабинетов. Иначе говоря, власти на всех не хватило. На Олимпе оказались не самые достойные. Хотя определение "достойные" здесь подходит меньше всего. Измерить достоинство в одночасье нельзя. Среди власти оказалось много тех, кто страстно этого желал, но властвовать в извечном понимании - управлять не умел, а значит, не мог. Из этого не следует, что те, кто излучал недовольство, способны были на большее. Демократическая среда, в общем пересчете, имела примерно один коэффициент возможностей: оппозиционное мышление, беспощадный и точный анализ действий предшествующей власти, свежие, в силу интеллекта, идеи и полное отсутствие навыка управления обществом. В отечестве случилось как бы мимолетное разделение труда: одни управляли по привычной схеме, играли мускулами, распределяли, но думать не умели, другие умели думать, но к штурвалу управления допущены не были и творили мир в книжно-лабораторных условиях. Страна, где любое направление научной мысли было слепком политики, породила особый вид практика, презирающего науку как чуждое классовое проявление.
Демократы на съезде утратили положенную им долю (пропорции сложились на первом съезде: 30 процентов - упорные консерваторы, ещё 30 - демократы, остальные 40 процентов, в большинстве своем соединившие в себе достаточную неприязнь к партократии с устойчивым недоверием к шумно-митинговым демократам). Кстати, как показала жизнь, это недоверие было хотя и импульсивным, никакого особого анализа возможностей или неэффективности демократического развития, естественно, быть не могло, но здравым и точным. Да и эта серединная среда, а попросту "болото" (термин времен французского Конвента), ничем особенно и не интересовалась. Извечная российская подозрительность, жизневосприятие человека, выросшего в замкнутом, закрытом обществе. И тем не менее недоверие оказалось вещим - демократическая власть не породила ренессанса власти в сфере государственного управления. Так, на VI съезде завоеванная не без труда тридцатипроцентная доля депутатских мест как бы перестала существовать. Демократы раскололись, перессорились, перекрасились, сменили одежду. На съезде уже после первых голосований прозвучал сигнал бедствия. 200-220 голосов, неустойчивая пятая часть - вот и весь капитал демократов. Если раньше демократы могли сказать: "Нам трудно выиграть, но мы в состоянии преградить путь к победе нашим оппонентам, заблокировать любой проект, который требует парламентского большинства в 2/3 голосов". Увы, пятая часть может рассчитывать лишь на "шумовой эффект". Прошлые возможности демократов осознавали их противники, и компромисс был единственным выходом, чтобы двинуться вперед. Так случилось, кстати, и на V съезде, и вдруг... Впрочем, не вдруг.
Созданная накануне съезда коалиция реформ - инициатива радикальных демократов - получила основательную поддержку со стороны правительства. Иного быть и не могло, коалиция стала правительственным лобби в парламенте, хотя сам блок имел свою неправительственную историю.
За месяц до VI съезда Филатов - в отсутствие Хасбулатова он председательствовал на сессии - с трудом удержал руль управления парламентом. И вот тогда, возможно впервые, именно Филатов поставил вопрос: "Что делать?" Ротация парламента, прошедшая на очередном съезде, усилила консервативное крыло. Президент, создавая собственные президентские структуры, опирался прежде всего на демократически настроенных депутатов. Укрепив, как казалось Президенту, свое окружение, он естественно ослабил демократическое крыло парламента. Часть депутатов получила министерские посты в новом правительстве и в новом аппарате Президента. И вот тогда возникла идея создать здоровое большинство, позволяющее двигать курс реформ. Положение крайне осложнялось ещё и тем, что в течение последних месяцев резко ухудшились отношения между Президентом и Русланом Хасбулатовым. Избрав на VI съезде новое руководство парламента, демократы одержали очевидную победу. С. Филатов, В. Шумейко, бесспорно, ярко выраженные демократы, лишенные недуга политического упрямства, умеющие находить компромисс. Яров - фигура на ничейной полосе. И, наконец, Воронин - сторонник консервативных сил. Если к этому прибавить Хасбулатова, исторически связанного с Ельциным и его курсом, можно было сделать вполне оптимистический вывод - парламент обрел устойчивое демократическое руководство. Конечно, эта победа была несколько омрачена усиленной борьбой против избрания Хасбулатова на VI съезде леворадикальных демократических сил. Сам я считал тактику радикальных демократов ошибочной. И дело не в том, будет избран Хасбулатов или не будет. В тот момент единственной кандидатурой, способной составить конкуренцию Бабурину, мог быть только Хасбулатов. Я лучше других видел и знал его недостатки, но я знал и масштабы политического магнетизма, который имела связка Ельцин-Хасбулатов. Здесь все имело значение, и то, что он родом с Кавказа, а почитание старшинства у горцев в крови.
