Однако вернемся к Бурбулису. Отодвинув Бурбулиса и оказав предпочтение другой кандидатуре, Ельцин рассуждал достаточно просто: "Я выдвинул Бурбулиса, я его приблизил! Я, а не кто-то иной, сделал Бурбулиса ключевой фигурой в демократическом процессе. Он работал на укрепление моих позиций, это верно, но и я не остался в долгу". Человек по натуре бескорыстный, Ельцин не любил, да и не умел просчитывать ситуации с точки зрения личной выгодности, меркантильности. И, возможно, именно та черта умение пересчитывать ситуацию на себя, особенно в пору предвластия, подкупала Ельцина в Бурбулисе.
Впрочем, люди меняются. И дело не в том, что испытание властью есть самое трудное для человеческой натуры. Власть искушает. И в нищем обществе искушение почти всегда будет иметь успех. Мы его сами подогреваем, обрушившись на привилегии, даруемые властью после ухода с политической арены. Мы упразднили понятия - партия позаботится, государство позаботится. Самому заботиться надо. Но как, если твоим делом является работа, дающая государственный престиж, но не дающая капитал? И, лишившись временной должностной значительности, ты так же беден, как раньше. Где-то должны созревать гарантии, защищающие тебя. Увы, но их единственным видом являются гарантии собственника.
Как-то в разговоре Бурбулис возмутился. Речь шла об одном из министров прежнего правительства.
- Все заботится о тылах. Кусок пирога на завтра ему нужен.
Насчет министра ходили всякие слухи, вплоть до вымогательства взяток. Мне был неприятен этот разговор. Министр депутатствовал вместе со мной в одном округе. И тогда я, вдруг, очень ощутимо понял, что кризис, социальный, экономический, создает совершенно иной образ власти, незнакомый нам ранее - власти временной. Выход из глубочайшего кризиса возможен как движение поэтапное. И нет ничего удивительного, если новому этапу будет соответствовать новое правительство (новая власть). Нет привычного долголетнего правления, гарантии длительного обладания чем-то, выделяющим тебя среди других. Когда власть долгая, она сама по себе ценность, обеспечивающая благополучность длительного пространства твоей жизни. Когда же она скоротечна и в обществе бедном, вдруг лишившемся всякого гарантирующего начала, опасность использовать власть во имя своего безбедного существования за пределами короткого времени властвования возрастает стократно.
Ельцин вряд ли предполагал, что конфликт между вице-президентом и Бурбулисом достигнет такого накала. Он был уверен, что дискомфорт, конечно же, проявится, но не в столь агрессивной форме, и он найдет решение. Вице-президент займется армией, и потом круг поручений Президента может оказаться достаточно значительным, а это иная плоскость политики, и никакого пересечения интересов не произойдет. Самое любопытное в этом раскладе сил то, что Ельцин никогда не думал о своих взаимоотношениях с вице-президентом. Он был убежден, что подобной проблемы существовать не может. Вице-президент не является фигурой самостоятельной, человеком со своим окружением, своей целью, своей концепцией. Он не может быть вторым или третьим человеком. Он часть первого. Часть главной государственной идеи - Президент.
Поведение Руцкого есть следствие не столько поступков самого Руцкого, скорее, это череда грубейших ошибок Бурбулиса, который с первых минут поставил на Руцком крест. Он сам воспринимал Руцкого как бутафорскую фигуру, некий отвлекающий маневр Президента, который, конечно же, с точки зрения Бурбулиса был малоудачным, как все, что совершал Президент без совета Бурбулиса. Бурбулис плохой психолог. Сильный аналитический ум в этом случае достаточная помеха ему. Он доверяет разуму, но боится чувств. О таких говорят - человек умеренных страстей. Он мгновенно построил цепкую интригу против Руцкого. С первых шагов отлучил его от всякого участия в формировании правительства, хотя, согласно поручению Президента, эта работа была возложена на вице-президента и государственного секретаря.
Будем откровенны, после выборов Бурбулис испробовал разные комбинации в поисках усиления своего влияния на Президента. Надо было разработать структуру президентской власти. Бурбулис проявил редкую настойчивость. В основу была положена американская модель.
Поиск новой модели исполнительной власти занял много времени. Создание аппарата государственных советников при Президенте по ключевым направлениям экономической, социальной и культурной политики, которым, по замыслам Бурбулиса, руководит госсекретарь, уже с первых шагов породило и несогласие, да и недоверие к президентскому механизму управления страной. Уже само название "советник" ставило как бы под вопрос его право на управление службами, аппаратом. И потом, не имея соответствующих служб по вертикали, Государственный совет не мог стать результативным исполнительским механизмом. Была сделана попытка разделить сферы влияния: правительству оставить сугубо хозяйственные вопросы управления, а всю стратегию и тактику развития реформ сосредоточить в руках Государственного совета. Вместо необходимого упрощения, сокращения звеньев управления в лестницу власти вставлялись новые структуры. Это лишь прибавляло неразберихи. Ситуация усложнялась ещё и в силу того, что президентское управление, как некая суммарная модель власти, накладывалась на уже существующие парламент и правительство. Президент, как высшая власть, оказывался на самой вершине пирамиды, но вся его консультативно-экспертная структура втискивалась на общий этаж власти и завоевывала себе место как в зоне законодательной, так и в зоне исполнительной власти.
Прежний состав правительства во главе с Иваном Силаевым оказал яростное сопротивление структурным переменам. Перед Ельциным встал непростой вопрос: как поступить с Силаевым, который в свое время был назван самим Ельциным. Однако за полтора года правительство Силаева, заявленное как некий паллиатив, формировалось хотя и под нажимом демократов, но с учетом реальной расстановки сил как на съезде, так и за его пределами. Оно не было ни демократическим, хотя демократов там было достаточно, ни консервативным, хотя номенклатурный пласт в правительстве оказался сверхвнушительным. Просто на этот раз из номенклатурной колоды взяли не верхние, а нижние карты, которые до того в открытом употреблении встречались нечасто. Это был особый вид консерватизма - консерватизм закамуфлированный. Кстати, эта смешанность правительства позволила ему миновать не одну бурю, как на съезде, так и на заседаниях парламента. Надо отдать должное Силаеву, в череде этих столкновений он практически всегда брал верх. Демократов подкупали его интеллигентность и доступность, консерваторов устраивало нечто иное - он не мешал.
Уже было сказано, что, создав иллюзию преобладания демократов на ключевых постах в правительстве, хитрые номенклатурные практики знали наверняка, что текучка, отсутствие управленческого опыта задушат демократов, и поэтому сделали нестандартный тактический ход - уступили инициативу в формировании самого Кабинета.
Во-первых, Силаев - их человек. Внешне это выглядело совершенно очевидным. Один из заместителей Рыжкова, сменивший в прежние годы три министерских кресла, шестидесятилетний по возрасту, когда и поздно, и накладно становиться демократом, не их человеком быть не мог. Отчасти консерваторы были правы, но только отчасти. Они просчитались на интеллигентности Силаева, на его порядочности. Консерваторы следили за Рыжовым, он держался в тени. Будучи поддержанным в момент выдвижения Ельциным, более того, являясь, по слухам, его другом, Рыжов, на которого рассчитывали и межрегионалы, изложил конспект своей программы и тотчас сошел с дистанции, оставив на подиуме предвластия Бочарова (за него голосовали митинговые демократы) и Силаева, которого Ельцин знал по своей прежней работе в Свердловске. К тому времени Ельцин уже раскусил Бочарова, угадал его неукротимый карьерный зуд. Ельцину, как строителю, а Бочаров тоже строитель, стало ясно, что в здании под названием "Бочаров" опасно надстраивать этажи, слишком неглубок фундамент. И категорический отказ Бочарова, в случае неблагополучного для него голосования, принять пост первого заместителя премьера убедил Ельцина в правильности своего шага. Так на политическом небосклоне России появился Силаев. Памятны слова, произнесенные Силаевым в отчаянном откровении после его избрания: "Я докажу вам, что я не консерватор..." В этот момент выплеснулось то самое силаевское противоречие, которое не учли правые. Потом, позже, они боролись против Силаева не по причине скверной работы правительства. А оно попросту результативно работать и не могло. Потому что с первых минут выполняло не экономическую, а политическую задачу. Оно должно было доказать, что у суверенной России появилось суверенное правительство. А учитывая, что союзное правительство в процессе всей перестройки работало в диапазоне популистских уверений, потому как главные усилия тратились на демонтаж системы, то и российское правительство было обречено обещать, иначе говоря, выигрывать у союзного правительства решительностью обещаний.
