Оставалось ждать, когда о чем-то лопочущие немцы куда-нибудь уберутся.

От нечего делать я через слабые просветы между ветками попытался рассмотреть, что происходит по ту сторону моего укрытия.

Видно было плохо, но все же удалось разобрать, что там стоят два немца. Выше груди я просто не видел, но один из них держал в руках карабин и на моих глазах надевал на него штык-нож.

– …е надо, пожалуйста, не надо!!! – услышал я чей-то умоляющий голос где-то рядом. Проморгавшись, чтобы сфокусировать зрение, а то оно у меня стало расплываться, обнаружил тело, лежащее под ногами у немцев.

Это был тот самый авиамеханик, я его узнал по черной робе. Вот шевельнулась рука, чтобы отвести удар, но не смогла. Штык-нож с легким хрустом вошел в грудь механика.

Закрыв глаза, я крепко сжал челюсти, чтобы не за-орать от ненависти. Фашисты, перекидываясь веселыми словечками, стали удаляться куда-то в глубину леса, откуда слышалась редкая стрельба.

«Уроды, мать вашу!» – подумал я, сплевывая кровавую слюну.

Как это ни странно, но немцев я понимал. Сам сделал бы то же самое, будь я на их месте: ну зачем мне возиться с раненым врагом? Лучше уж так. Как бы цинично это не было.

Внимательно осмотревшись и прислушавшись, убедился, что рядом никого нет, и начал осторожно, без лишнего шума снимать ногу с куста.

Сапог крепко зацепился голенищем, поэтому мне пришлось сначала вытащить ногу из него. Вдохнув запах взопревших портянок, обулся, подобрал лежащую рядом пилотку, кое-как водрузил ее на голову и наклонился за пистолетом.

Во время этих акробатических трюков у меня начало стрелять в спину, и я почувствовал, что там что-то потекло. Проведя рукой по спине, тупо уставился на красную от крови ладонь.

«Зашибись, я еще и ранен!» – подумал я.

Вытерев руку о штанину, сдул с пистолета пылинки и проверил. В магазине еще оставалось шесть патронов да один в стволе. Использовал я только один, по тому немцу, что бежал за мной, что-то крича.

Поменяв магазин, положил ТТ рядом и, сняв вещмешок, расстегнул комбинезон, стянул его по пояс, после чего снял окровавленную рубаху.

«Фу-у-ух-х-х, ничего страшного!» – подумал я с облегчением, ощупывая спину. Кроме неглубокой борозды, которую пропахал маленький осколок, ничего не было. Сам осколок я нашел в вещмешке, где он застрял в запасных портянках. Повертев его в руках, отшвырнул в сторону и озаботился перевязкой. У меня было три медпакета, которые я добыл вместе с формой, но два из них отдал Зиминой, заныкав один. Вот сейчас он бы и пригодился, но использовать его, как это ни странно, бессмысленно. Я просто не видел раны.

«Нужно кого-нибудь найти, кто перевяжет меня», – решил я и стал снова одеваться. Застегнувшись, надел обратно вещмешок, который прижал к ране одежду, и, подхватив пистолет, стал по-пластунски выбираться из кустарника, замирая при любом шорохе.

«Судя по всему, без сознания я был недолго, вряд ли больше получаса. Может, даже меньше», – подумал я, расстроенно посмотрев на часы. Разбитое стекло и раздавленный циферблат ясно давали понять, что с ними покончено. Остановившись, снял их и выбросил.

Насколько бы ни разросся кустарник, все когда-нибудь заканчивается, вот закончился и он.

Остановившись, я осмотрелся. Вокруг шумел лес, но в поле зрения – никого. Такое впечатление, будто я в нем один, однако близкая редкая стрельба давала понять, что это не так. Покрутив головой по сторонам, я посмотрел на солнце. Судя по нему, сейчас часа три дня, как-то так.

Еще раз осмотревшись, я осторожно выбрался из кустарника и, стараясь не нагибаться, держа спину ровно, а то рана стреляла болью, стал перемещаться от дерева к дереву, постоянно крутя головой.

Прошел так где-то с километр – даже шея уже стала побаливать, – когда я заметил движущуюся правее группу людей.

«Не зря был так осторожен!» – похвалил я сам себя, рассматривая два десятка немцев, идущих компактной группой в ту сторону, откуда я пришел. Прошли они метрах в пятидесяти от меня. Убедившись, что их не видно, я встал и двинулся дальше, еще больше усилив бдительность.

И через полтора часа вышел на опушку, к широкой полевой дороге, на которой стоял немецкий танк. Рядом с ним возилось четверо танкистов в черной униформе. За дорогой раскинулось бескрайнее поле с колосящейся на нем рожью.

«Гусеница слетела», – понял я, чем они там занимаются. Бинокль у меня сохранился, так что, достав его, я всмотрелся в них. И не зря. В тени танка лежал пятый и курил.

Захотелось пить. Я лег на бок и, достав термос, налил себе остатки воды. Термос я фактически опустошил, когда ходил по лесу, – из-за потери крови очень мучила жажда.

Попивая из стаканчика, я продолжал наблюдение за танкистами.

Вот послышался рокот двигателя, и из-за поворота дороги выехал мотоцикл-одиночка, которым управлял офицер. Остановившись, он о чем-то поговорил с тем самым типчиком, что лежал в тени и вскочил при появлении начальства. О чем был разговор, я, понятное дело, не слышал, но догадаться было не трудно. Офицер ругался, что так долго ремонтируются, командир танка оправдывался.

Когда офицер, газанув напоследок, уехал, командир танка тоже включился в работу.

Жрать хотелось неимоверно, все свои припасы я отдал на общий стол еще утром, так что смотрел на немцев, как на будущее продовольствие. Не на них конечно, а на сам танк. Наверняка там есть НЗ, а это то, что мне доктор прописал. Немного подумав, достал из кобуры ТТ и, проверив его, сунул сзади за ремень, так, чтобы можно было выхватить быстро. После чего встал и, убрав по чехлам бинокль и термос, поднял руки и направился к танку.

«До чего беспечные», – подумал я, невольно покачав головой. Меня заметили только тогда, когда до них осталось меньше сотни метров.

– Хальт! Хенде хох! – сразу же заорал один из «гансов».

Второй дернулся и схватил лежащий на моторном отсеке автомат. Тот самый, который показывают в фильмах про войну. МП. Правда, я не видел, какой – танкист наполовину закрывал его локтем, не давая понять, тридцать восьмой он или сороковой. Хотя мне любого хватит.

– Нихт шизен! – закричал я тоненьким голосом. – Айм сдаюсь. Это… как его? Их капитулирен. Арбайтн, – показывал я на танк, имея в виду, что могу помочь.

Из пятерых вооружены были трое, у двоих пистолеты и у одного автомат. Кстати, у командира оказался, ни много ни мало, а самый настоящий революционный маузер в деревянной кобуре.

– Ком. Ком, – подзывал к себе рукой командир танка. Я быстро подошел, стараясь не спровоцировать автоматчика. Вооруженные пистолетами немцы хоть и схватились от неожиданности за оружие, но и не вытаскивали, оставив кобуры открытыми.

Что мне не понравилось, так это то, как один из немцев, квадратный блондин, смотрел на мой термос.

«Какой же я идиот! На нем же свастика! Ну почему я не оставил все в лесу?!» – мысленно попенял я сам себе.

Автоматчик палец со спускового крючка убрал, я отчетливо видел это, но рука осталась на ложе, так что дать очередь для него – секундное дело.

– Снэмайт, – сказал командир на плохом русском, указав пальцем на мои вещи.

Я быстро скинул вещмешок, положил рядом чехол с биноклем и стал возиться с пряжкой ремня, стыдливо поглядывая на немцев, мол, «вот никак не снимается».

За что я себя похвалил, так это за то, что выхватить пистолет можно было только левой рукой, то есть рукоятка была повернута именно в ту сторону. Сделал я это, потому что кобура на моем правом боку была отчетливо видна. Сам сдвинул, так что если я потянусь левой, они должны были среагировать не сразу. Это по идее, а как будет, узнаем сейчас.

– Никак! – сказал я, изобразив на физиономии крайнюю степень огорчения.

На лицах немцев появились ухмылки. Один из них отвернулся и стал рассматривать звено на гусенице.

Левая рука скользнула назад, правая же продолжала возиться с пряжкой, отвлекая внимание.

Что ни говори, но немцы среагировали с похвальной быстротой. То, что они прощелкали, как я тянусь за пистолетом, можно списать на то, что они не воспринимали нас всерьез, и первые дни войны подтверждали их мнение, так что в Вермахте просто не считали нас противниками.