Миланье плакала. Тихо и молча – слёзы сбегали по её щекам, а она не издала ни звука.

- Держи, шоколад поднимает настроение, - его низкий голос раздался откуда-то сбоку.

Миланье нехотя повернула голову к протянутой сладкой штуке, которой он угощал её до этого, но желания брать её не было никакого.

- Я не хочу… - тихо сказала она.

- Хочешь. Просто не знаешь, чего хочешь. Бери, пока я её тебе в рот силой не затолкал, - безапелляционно сказал он, и Миланье нехотя протянула руку.

Взяла, покрутила в руках, откусила. Сладость мгновенно наполнила рот и даже немного свела челюсть. Было действительно вкусно, но от этого стало ещё грустнее. Слёз стало ещё больше, как и соплей в носу.

- Прости… - тихо сказала она. – Я… не хотела делать тебе больно. Просто моя…

- Я понял, - перебил он. – Можешь не озвучивать, а то опять расплачешься.

- Моя мать и сёстры… - она сделала глубокий вдох, чувствуя, как дрожит не только её голос, но и всё её тело. – Жарки сказала, что они погибли. Город был уничтожен, и никто не выбрался.

- Но кто-то же об этом рассказал, верно? Может кто и выбрался, - пожал он плечами. – Слухи.

Миланье откусила ещё кусочек.

- Но такие вести просто так не появляются, - покачала она головой, роняя слёзы. – Никто не станет говорить просто так, что великий демон погиб и что город пал. Такие новости… они… не появляются из слухов… И я… и ты… я…

- Закричала, а я убил не того демона, я понял, - кивнул Кент.

Он был иного мнения по поводу слухов, хотя отчасти был согласен с Миланье – такие слухи не возникают на ровном месте. Если говорят, что целый город уничтожен, значит, так оно и есть. А учитывая их войска, то тем более. А про смерть этих великих демонов… Кент тоже почему-то не сомневался. Если их войска нападали, то нападали наверняка.

- Просто… я же их больше никогда не увижу? – подняла она взгляд на него, спросив дрожащим голосом, полным слёз.

- Их? Нет, - покачал он головой.

- Просто… просто я наговорила им… перед нашим расставанием очень много нехорошего, моим сёстрам. И с мамой поругалась незадолго до этого. Я…

- Раскаиваешься в сказанном.

Миланье не ответила, просто кивнула, шмыгая носом. Слёзы, которые, казалось, пересохли, вновь бежали по щекам, а всё её лицо сморщилось, как переспевшее яблоко.

- Не волнуйся.

- Не волнуйся? – не эти слова она ожидала услышать сейчас. В её голосе даже проскочила искорка ненависти. Как он может говорить ей не волноваться, если вся её семья погибла?!

Но Кент был невозмутим и спокоен.

- Верно, - кивнул он. - Да, ты думаешь, что легко мне говорить, так как не со мной происходит это, и права в этом. Но я могу трезво глянуть на ситуацию. Даже если ты пошлёшь маман на все четыре стороны, скажешь, что ненавидишь её всей душой, терпеть не можешь и желаешь сдохнуть под придорожным кустом, она всё равно будет любить тебя всем сердцем. Ей будет больно, да, но её любовь никуда не денется. Это же мама.

- А тебе откуда знать?

- Будто у меня маман не было, - хмыкнул он. – Они прощают то, что не смогут простить остальные.

- Но она могла злиться на меня. И не знать, что я…

- Матери всегда злятся. Особенно на глупых детей, которые только и делают, что ищут на жопу приключения. Матери злятся, потому что в первую очередь волнуются. Но это не отменяет того, что они любят своих детей. Даю голову на отсеченье – мать тебя любила даже после тех слов. И давно простила твою дурную голову. И меньше всего хотела, чтоб ты вот так тут страдала.

Такие слова были не для Кента. Более того, такие монологи были не для Кента. Он слишком мало разговаривал с другими, однако с этой девчонкой он, наверное, отговорил уже годовой запас. Более того, Кента смущали такие вот разговоры о любви и прочих телячьих нежностях. Смущали до такой степени, что он был готов набить самому себе морду. Слишком приторно, слишком слащаво и мило. Не привык он к подобным разговорам. Однако сейчас чувствовал, что ему стоит немного выйти за собственные рамки, чтоб девочка, напротив, потерявшая семью, смогла облегчить себе душу.

- А сёстры…

- То же самое. Ты злишься на сестёр за их выходки? Стала бы злиться, если бы померла?

- Нет, - тихо ответила она.

- Ну вот, - пожал Кент плечами. – И они не злятся на глупую сестру.

- Но мне больно. Даже после того, что ты сказал, мне больно…

- Ты будешь мучиться. Это называется горевать по родным, и это нормально. Ещё месяц, а может и больше тебя это будет мучить. Но это пройдёт.

- Просто…

- Хочешь услышать, что тебя простили. Поверь, тебя простили. Держи шоколадку.

Он пододвинулся поближе и протянул её ещё одну шоколадку. Та на этот раз приняла её без каких-либо разговоров. Просто молча съела, плача.

- Они меня точно простили?

- Точно.

- Точно-точно?

- За базар отвечаю, - кивнул он.

- Какой базар? – не поняла Миланье.

- Фраза такая. Означает, что за слова свои отвечаю, - прогудел Кент, кинув ещё растопки в костёр.

- Понятно, - она шмыгнула носом и уставилась в костёр. – Ты уверен?

- Да. Перед смертью все всё прощают. Это сто процентов. Потому что они испытывают то же, что и ты сейчас. И им хочется простить всех перед смертью.

Не всех, естественно. Однако Кент имел ввиду родных и близких. Иногда друзей. Он сам не раз видел, как солдаты просили передать матери, отцу, сестре, жене, брату, другу, собаке и так далее, что они всё им прощают и любят. Потому он имел полное право говорить об этом, не раз столкнувшись с этим в жизни. Никто не хочет помирать, оставляя долги за собой. В данном случае – обиды.

- Я… хочу верить в это… - пробормотала она.

- Будешь мамой детей, поймёшь и поверишь, - ответил Кент.

- Мамой? – она словно пробовала на вкус это слово. – Быть мамой… Это родить ребёнка, да?

- Верно, - кивнул он. – Или удочерить.

- Мамой… - Миланье подняла взгляд на него. - Кент, а какая была твоя мама?

За последнее время в её потухших глазах в первый раз вспыхнула искорка интереса, которой раньше были полны её глаза.

- Моя ма? Да обычной, - пожал он плечами. – Целеустремлённая, с железной волей, но добрая. Слишком добрая. Я бы даже сказал, что многое мне позволяла.

- Она была красивой?

- Естественно, - кивнул он.

- Моя мама тоже, - вздохнула она и вновь начала плакать.

Стоило ей вообще вспомнить кого-либо из семьи, как слёзы сами собой начинали наворачиваться на глазах. И, как подозревал Кент, это будет происходить ещё очень долго и невыносимо мучительно. В конце концов, она лишь ребёнок, и боль эта будет даваться ей тяжелее, чем взрослым. Особенно кода рядом нет никого из родных и близких.

И не будет.

Потому, желая как-то утихомирить мелкую, чтоб ей стало полегче, Кент схватил её за руку, подтащил грубо к себе прямо по земле и сгрёб в охапку. Прижал к себе так сильно, что грудь отдалась болью, а она оказалась в тесных объятиях.

Не сильно Миланье вырывалась. Да и подобного желания не было никакого. Она вновь плакала, горько и жалобно, но зато теперь чувствовала себя в чьих-то крепких руках. Чувствовала некоторую защищённость и тепло. В его руках было не так одиноко, и казалось, что ей даже сочувствую, понимают, насколько ей сейчас плохо. Потому Миланье могла выплакаться не в собственные ладошки, а в чью-то грудь, почувствовав себя нужной, даже если это был самообман.

Раньше, когда мать пыталась её обнять, Миланье лишь отталкивала её руки, говоря, какая она взрослая, однако теперь с горечью понимала, как ей этих объятий теперь не хватает.

- Кент, а ты скучаешь по близким? – тихо спросила Миланье.

- Нет.

- Совсем?

- Совсем.

- А хотел бы вернуться домой?

- Нет.

- Совсем?

- Совсем.

Миланье замолчала на мгновение.

- Странный ты, - сделала она вывод. – Очень странный. Все малумы такие?

- Нет.

- Значит, ты особенный?

- В каком-то плане да, - кивнул он.