– Ну вот, недельку побудешь здесь, врачи тебя посмотрят хорошенько, чтобы больше в обморок не бухалась, – сообщила врачиха девочке, испуганно сидевшей на краешке койки. – А то будешь с кавалером танцевать – и бух в обморок! – решила растормошить шуткой она новую пациентку.

– Ой, что вы такое говорите, – засмущалась Алёна. – Какие там кавалеры!

– Ну-ну, тебе уже скоро пятнадцать?

– Скоро, – вздохнула девушка.

– Чего же вздыхаешь?

– Так…

– Ты, главное, не теряйся. Это твоя кровать, это твоя тумбочка. Санитарки все расскажут и покажут. Здесь, кроме тебя, две больные, сейчас они на процедурах. Так что держи хвост пистолетом. Если что, спрашивай меня. Я твой лечащий врач, зовут меня Вера Ивановна. Ну, не теряйся.

«Ей хорошо так советовать. Врач. В городе живет. Училась где-нибудь в областном центре. А человек, может, из деревни, только на экскурсии с классом выезжал да по телевизору другую жизнь и видел», – вздыхала девушка, раскладывая в тумбочке свои нехитрые пожитки.

Затем, внимательно взглянув на больничный халат, вздохнула. И зачем забрали ее одежду? А теперь в трико ходить перед незнакомыми людьми. Алёна еще раз вздохнула, вспомнив, как смущалась она на уроках физкультуры под взглядами одноклассников. Еще год-два назад ничего не было видно, а теперь… Нет, уж лучше в халате. Она вышла в длинный, пустынный сейчас коридор. С удивлением рассмотрела роспись на стене – какой-то пейзаж древнегреческого острова, с колоннами, берегом, кораблями и морем. Посидела в вытертом мягком кресле. Уже начала было скучать, но тут разъехались в стороны железные двери и из кабинки лифта санитарка вывезла кресло-каталку с довольно древней старушкой.

– Давайте, я помогу, – метнулась к санитарке Алёна.

Вместе они благополучно вытянули кресло и покатили по коридору в дальнюю палату. Там девушка помогла санитарке переложить больную с кресла в кровать.

– Спасибо, внученька, – задыхаясь, просипела старуха. – Чую, доброе у тебя сердечко. Зайдешь ко мне попозже, когда отдохну, хорошо?

– Ты обязательно к ней зайди, – посоветовала санитарка. – Это бабка особенная. Дар у нее – насквозь людей видит. Чем-то ты ей показалась. Новенькая? Из четвертой? Ну, палата хорошая. И врач хорошая. Только с виду строгая. И в отделении у вас сейчас тихо. А там, в шестой взрослой – все тяжелые. Запаришься их обслуживать.

– Я буду помогать, если хотите. Что тут без дела сидеть…

– Лежать, девонька, лежать. Сидят, знаешь где? Ну, если самой в охотку… Тебя как зовут? Алёнка? Красивое имя. Я тоже хотела дочку или Алесей или Алёной назвать. Не получилось, – вздохнула санитарка.

– Почему?

– Не родила девочку. Трех балбесов родила на свою голову, а девочки нет. Меня Марией Петровной зовут. А ты можешь меня называть тетей Марией или Петровной. Ну, хорошо, обед сейчас. Лежачим разнесу, потом покажу, где какие врачи. Ты пока тоже иди перекуси.

– А можно, помогу?

– Не сидится? Хорошо, давай вместе.

Так с первого же дня Алёна взялась за дело. Спокойная и участливая, преисполненная уважения к старшим, она так естественно ухаживала за лежачими больными, словно это было ее прямыми обязанностями.

В этот же вечер, уже после окончания процедур, Алёна заглянула к странной старухе.

– Садись, садись, внучечка. Дай налюбуюсь на тебя, – засипела больная. – Как лучик ты. Блеснет, согреет – и нет его. Скрылся за тучкой и ждешь следующего… У меня доченька была таким же лучиком. Блеснула – и все.

– А что «все», бабушка?

– Можешь называть меня Даниловной. Что случилось? Да ты садись. История долгая, вот и остальные послушают. Правда, бабоньки?

Три соседки согласно закивали головами, одна осталась лежать неподвижно с закрытыми глазами.

– Плохо ей. Но мы ей не помешаем. А твои соседки как?

– К ним там родственники пришли.

– Значит, и тебе торопиться некуда. Так вот что случилось. Мы, Ростовы, – нездешние, мы из тех самых, ну что в «Войне и мире». Не читала еще?

– Нет, фильм видела.

– Фильм. Книги читать надо. Хотя, может, и рано. Ну, неважно. В общем, прибило предков сюда. Уже давно, правда. Еще до войны. А в войну как ушли они в леса, так и возвращаться не пожелали. Жили себе и жили. Потом «единоличников» раскулачивать пришли. Раскулачили – травы лечебные позабирали, дичь засоленную, да другие соления разные. И хозяина забрали. Это отца моего. А мать уже на сносях была. Вот родила меня, и остались мы одни жить-поживать в лесу. Лес, он, знаешь, и прокормит, и обогреет. Надо только с ним дружить…

Разговор был прерван диким криком. Неподвижно лежавшая женщина вдруг забилась в конвульсиях. Ее било так сильно, что еще до того как к ней подбежала Алёна, несчастная упала с кровати.

– Держи, держи ее. И язык, язык вытяни, не дай задохнуться, – заверещали соседки. Одна кинулась за врачами.

Алёна не стала хватать эпилептичку за язык. Положив руки на виски больной, она мягко погладила ладошками мокрую от пота кожу и стала уговаривать успокоиться, как уговаривают плачущего по ночам грудного ребенка.

– Ну не надо, ну не больно. Сейчас пройдет. Уже проходит. Уже прошло, правда? Вот-вот-вот, проходит-проходит-проходит. Прошло-прошло-прошло. Все. Давайте в кроватку. Вот та-а-ак. Теперь на бочок и спатиньки. Баю-баюшки-баю.

Девушка успела еще укрыть уснувшую женщину и вернуться на стул рядом с Ростовой, когда в палату ворвались дежурная медсестра и санитарка Петровна.

– Где?!! – автоматически спросила медсестра, рассматривая кровать с мирно спящей пациенткой. – То есть, что здесь?

– Какой-то небольшой приступ, уже прошел. Теперь спит, – ответила старуха Ростова.

– Точно спит? – подошла поближе медсестра.

– Спит, спит. Будить не надо. Пусть отдыхает.

Старой больной почему-то верили, и успокоенный медперсонал направился по своим местам дежурства.

– Ловко у тебя получилось. Давно практикуешься? – поинтересовалась одна из соседок Ростовой.

– Ой, что вы! Не практикуюсь я. Просто так получилось. Жалко стало.

– А «жалко стало» в первый раз? – поинтересовалась уже Ростова.

– Нет… Даниловна. Я вот братика жалею, когда он заболеет или где порежется. Зверюшек всех жалею. Они, когда болеют, сами приходят.

– Куда это приходят?

– В лесу одно место есть. Любимое. Я там люблю, когда время есть, посидеть, деревья подслушать.

– Подслушать? – удивилась еще одна женщина.

– Ну да! Они между собой разговаривают, только надо слышать. Вот, а зверюшки пронюхали и приходят. Кто в капкан залезет, кто подерется – они же, как дети малые! А кого и охотник или другой зверюга покалечит. А пожалеешь их, им и полегчает!

– А ты бы меня «пожалела», а, девонька? Нет уже мочи терпеть. Как нахлынет эта проклятая головная боль, хоть твоим зверюшкой вой, – с горечью предложила бледная женщина с кровати у окна. – Зверюшки они что – не понимают. А тут знаешь, что это опять вернется. И опять. И все сильнее и сильнее. Пока не сдохнешь. Если раньше с ума не сойдешь. А дети еще малые. Пугать нельзя. Уйдешь за сарай и воешь там потихоньку.

Глаза впечатлительной Алёнки наполнились слезами. Она легким ветерком метнулась к кровати женщины и вмиг обняла ее голову.

– Бедная вы бедная, – плача, гладила она выбритую голову женщины. – А такая прическа зачем? – некстати поинтересовалась она.

– «Прическа», – фыркнула стриженая. – К операции готовят.

– Ничего-ничего-ничего, – начала гладить лысую голову девушка. – Пройдет-пройдет-пройдет, – привычно затараторила она.

– Если ты хочешь, как у Степановны, то не получится, – подхватилась было женщина, но тут же опустилась на койку.

– Бедненькая, – все еще плача, повторяла девушка, легко касаясь длинными пальчиками висков женщины. – Здесь болело. И здесь. И здесь. Ничего-ничего-ничего. Пройдет-пройдет-пройдет. Поспите-поспите-поспите.

Когда женщина у окна сонно засопела, Алёна, вытирая слезы, вернулась к собеседнице.

– Извините, мы тут все время вас перебиваем. Но так получается само… Рассказывайте, пожалуйста, дальше.