Он настолько расчувствовался, что у него на глаза навернулись слезы. Надо сказать, что его настроение сильно скакало, видно, под воздействием еще не выветрившихся до конца алкогольных паров. Он часто-часто заморгал длинными, как у девушки, ресницами, нижняя губа нервно задрожала, еще секунда – и он, наверное, разревелся бы… Я даже и не предполагал, что такой бравый малый, как Шульц, мог оказаться сентиментальным плаксой, и все же тот усилием воли взял себя в руки, только и сказал сокрушенно дрожащим, как студень, голосом:

– Как же я мог так облажаться? Я же все просчитал.

– Ты устав Клуба знаешь? – ледяным тоном спросил я. – Четвертую статью читал?

Он кивнул лохматой шевелюрой и нервно сглотнул слюну.

– И о чем она гласит? – как на допросе пытал я.

– О том, что вся ответственность за перемещения во времени целиком и полностью лежит на самом путешественнике.

– Именно – на путешественнике! Так что не распускай нюни, как кисейная барышня, и благодари судьбу, что попал на встречу со мной.

Мне было жалко Шульца. Как же его взбодрить? И тут меня осенило – как же я мог забыть, вот осел! Дело в том, что Кит Эмерсон, прощаясь со мной, всучил мне номер мобильника – так, на всякий пожарный случай, сказав: «Вдруг окажешься в Лос-Анджелесе, звони, с удовольствием уделю тебе часок-другой свободного времени, сходим куда-нибудь» (он ведь заядлый тусовщик – всем известно), так прямо и сказал, на полном серьезе.

– Шульц, – торжественным голосом сказал я, достав из кармана телефон, – хочешь поговорить с Китом Эмерсоном?

Честно говоря, я таких глаз, какие стали у Шульца – круглые, огромные, как блюдца, ошарашенные, в пол-лица глазищи, – никогда в жизни ни у кого не видел. В его голове, не до конца протрезвевшей, не укладывалось – как такое возможно? Конечно же, он согласен и нервно закивал.

Я быстро пролистал записную книжку, нашел нужный номер и вызвал маэстро, он долго не отвечал, потом в трубке что-то щелкнуло, звякнуло, раздались странные булькающие звуки и затем сквозь них донесся зевающий голос – неужто я его разбудил?

– Мистер Эмерсон?

– Да… кто это?

– Добрый вечер, вернее сказать – доброе утро, мистер Эмерсон, это говорит журналист из Петербурга, – затараторил я, – мы с вами пообщались в баре перед концертом… Помните меня?

– Конечно, сынок, помню… Ты что, в Лос-Анджелесе, следом за мной вылетел?

– Нет-нет, я в Риге…

– Хмы, в какой-такой Риге?!

– Да в столице Латвии. Это – Восточная Европа, рядом с Россией… Здесь уже скоро ночь будет.

– А-а… Так что ты хочешь, мой юный друг?

– Понимаете, я познакомился в Риге с вашим фанатом… хмы… старым вашим фанатом, который с восторгом слушает вашу музыку с самых семидесятых… Он просто обожает ELP. Вы не могли бы поговорить с ним пару минут? Для него это очень важно.

– Да-да, понимаю, о чем ты, – легко согласился Эмерсон, – пожалуй, могу… Вот только отхлебну пару раз кофе… Я тут завтракаю.

Пока он пил кофе, я прикрыл трубку и быстро спросил Шульца:

– Ты по-английски шаришь?

Шульц сокрушенно замотал головой, и вид у него стал при этом, как у провинившегося школьника, получившего двойку.

– Мистер Эмерсон… алло… вы слушаете меня?

– Да.

– Только, знаете, он английским не владеет.

– Как же мы с ним тогда поговорим?

– Да, без проблем, я переведу, – успокоил я и врубил на телефоне громкую связь, а потом представил маэстро окончательно обомлевшего Шульца.

– Итак, внимательно вас слушаю, мистер Шульц – очень доброжелательно прозвучала трубка слегка надтреснутым голосом Эмерсона.

Но Шульц почему-то молчал – тупо таращил на меня глаза и молчал, точно парализованный. Я стал пихать его локтем под ребра – все без толку, а на том конце провода и сам маэстро с пониманием подбадривал:

– Ну, смелее, мистер Шульц, смелее, я весь внимание…

И тут Шульц очнулся и погнал такую пургу, что я обалдел, только успевал переводить и вовремя его останавливать. Суть душераздирающего повествования заключалась в том, что музыка ELP, ни много ни мало, спасла Шульцу жизнь! Как это случилось? Ему разбила сердце молодая особа, по которой Шульц сох с первого класса, девица ему отвечала взаимностью, собирались даже пожениться и уже подали заявление в загс, но та в последний момент передумала: встретила другого – зрелого мужчину, от которого, как утверждала, совсем потеряла голову, и, разумеется, уже ни о какой свадьбе с Шульцем не помышляла. От невозможности справиться с сердечной болью он пошел топиться в Даугаву, выбрав для себя простой и не особо страшный способ сведения счетов с жизнью. Уже и пару кирпичей на шею прицепил, и на парапет взобрался, готовый сигануть вниз, как внезапно вспомнил, что еще не слышал нового альбома ELP – Trilogy, недавно вышедшего в Англии и наконец добравшегося до советской Латвии с помощью одного знакомого, выезжающего за границу. А за пластинку Trilogy он уже отдал аванс – кровные сорок рублей! Мысль, что он сейчас шагнет в вечность и никогда, никогда больше не услышит нового альбома, вернула его к жизни, за что Шульц бесконечно благодарен маэстро.

В эфире между Ригой и Санта-Моникой повисла тишина, потом музыкант сказал:

– Ничего подобного в жизни еще не слышал ни от одного из своих фанов! Как я понимаю, эта история случилась в 1972 году? Бог мой, как летит время…

Чувствуя себя обязанным откликнуться на подобное откровение своим трагическим эпизодом, так сказать, отплатить той же монетой, Эмерсон поведал о своем:

– А я в том 72-м поменял мотоцикл!.. «Нортон 750», скажу я вам, – то что надо – вместо «Хонды». Спросите: почему? Отвечу коротко: скорость. Ведь тогда я купил дом в сельской местности – в Суссексе. До Лондона – два часа. Вот и гонял! Представляете, носился без шлема – молодость плюс безрассудство! За что и поплатился: поскользнулся на льду, въехал в витрину магазина, пробил башку… В больнице доктор зашивает рану над правым глазом, а я еще и шутить пытаюсь: «На что мой шрам похож?» – «Буква “К”, вроде…» – «Хорошо бы над другим глазом букву “Е” прифигачить». Тот, видно, решил, что от наркоза заговариваюсь… Да я в ту пору и без наркоза ляпал, что в голову взбредет. Приятно вспомнить!

Выждав, пока я переведу последние фразы и Шульц пробормочет что-то вроде слов благодарности, он вдруг с подозрением спросил:

– Что-то голос у вас слишком молодо звучит, мистер Шульц. Сколько же вам лет?

Вопрос я переводить не стал, да и зажимать рот Шульцу тоже не счел необходимым, ведь Эмерсон русским языком не владел, сразу ответил за Шульца – мол, на десяток лет моложе вас. Маэстро подивился, что так хорошо сохранился голос, потом повторил, что очень-очень растроган, даже ошеломлен услышанным от Шульца, посетовав, что нет возможности что-нибудь подарить на память, и тут же нашел выход, предложив скинуть адрес эсэмэской на его телефон, чтобы отправить подарок с дарственной надписью. Домашний адрес Шульца в моей памяти зарубцевался навеки, я тут же набрал его, указав подлинные имя и фамилию.

Шульц ошалело глядел на мои ловкие манипуляции, а потом вдруг заметил, косясь на широкую светящуюся панель мобильника:

– Вот уж не думал, чувак, что в двадцать первом веке телефоны будут как лопаты!

Проследив за тем, как ушло сообщение, я удовлетворенно произнес:

– Ну, Шульц, жди теперь посылочку из Америки.

– Чувак, это сколько ж мне будет лет, когда посылка дойдет? – озадаченно спросил Шульц, пытаясь в уме высчитать свой теперешний возраст. Его вопрос так и повис в воздухе…

Теперь следовало отправляться в дорогу. И тут я подумал: не взять ли мне с собой Шульца? Вдвоем всяко будет веселее, терять мне его нельзя – надо разбираться с его «темным будущим», и с ходу предложил отправиться в 1990-й год.

– Что – Цоя спасать? – весело подмигнул он, ничуть не удивившись.

Я же поначалу ошарашенно уставился на Шульца, но спрашивать его: «А ты откуда знаешь?» – не стал, сообразив, что я сам, видно, хорошо поработал в прошлом времени, просто отлично поработал, раз он в курсе многих событий, про Виктора Цоя в том числе.