Среди исписанных листков я нашел две фотографии. На первой из них была запечатлена статуя некой на редкость отвратительной земноводной твари, грубо высеченная из огромного монолита. Фото было снабжено пометкой: «Вост. побережье Хиваоа, Маркизск. о-ва. Объект поклонения?» На втором снимке я увидел тотем североамериканских индейцев; взятое за его основу животное тоже было земноводным или пресмыкающимся. Это изображение сопровождалось надписью: «Тотем племени Квакиутл. Пролив Кваци-но. Такой же т. воздв. индейцами плем. Тлингит». Похоже было, что в стремлении достичь своей вожделенной цели доктор Шарьер глубоко изучил древние колдовские обряды и первобытные религиозные верования.
Что это была за цель, я понял довольно скоро. Проблема долголетия являлась для него не теоретическим, но чисто практическим вопросом он желал продлить свою собственную жизнь. Некоторые зловещие намеки, содержавшиеся в рукописях доктора, позволяли предположить, что он преуспел в своих самых безумных дерзаниях, и это вызвало в моей душе новый приступ тревоги я опять вспомнил о загадочной личности Шарьера-первого, волею судьбы тоже хирурга, последние годы жизни и смерть которого были окутаны столь же непроницаемой завесой тайны, как рождение и юность Шарьера-второго, скончавшегося в Провиденсе в 1927 году.
Хотя события прошедшей ночи не слишком меня напугали, я все же счел за благо не искушать судьбу и приобрел в лавке подержанных вещей уже далеко не новый, но вполне надежный и, самое главное, отличавшийся мощным боем «люгер». Другой моей покупкой стал фонарь с отражателем он давал яркий свет и в то же время, в отличие от старой лампы, не слепил глаза. Если ночным визитером был кто-то из соседей, рассуждал я, то наверняка похищенные бумаги только раздразнят его аппетит и рано или поздно он предпримет повторное вторжение. На этот случай я и запасся оружием и новым фонарем; я был полон решимости не колеблясь открыть огонь по мародеру, если он вдруг снова заберется в дом и, будучи застигнут мною в его стенах, попытается удрать безо всяких объяснений. Впрочем, я искренне надеялся, что до стрельбы дело не дойдет.
На следующую ночь я возобновил изучение книг и бумаг доктора Шарьера. Многие из книг были датированы XVII-XVIII веками, из чего я заключил, что они достались Шарьеру от его далеких предков. Несколько книг на французском языке представляли собой перевод с английского и принадлежали перу Р. Уайзмена того самого, у которого обучался живший в XVII веке молодой Жан-Франсуа Шарьер. — Налицо была связь между Шарьером-первым парижским учеником Уайзмена и Шарьером-вторым, скончавшимся в Провиденсе, штат Род-Айленд, три года тому назад.
Вообще же эта библиотека представляла собой довольно причудливую мешанину из самых разнообразных изданий на многих языках от французского до арабского. Названия большинства из них ничего мне не говорили, хотя я довольно неплохо владею французским и чуть-чуть знаком с другими романскими языками. Например, тогда я не имел ни малейшего представления, что скрывается под таким заглавием, как «Unaussprechlichen Kulten» барона фон Юнцта, хотя и подозревал, что оно перекликается с названием книги графа д'Эрлетта «Cultes des Goules», поскольку оба эти издания стояли рядом на книжной полке. Книги по зоологии соседствовали с увесистыми томами, посвященными древним культурам. Томов этих было великое множество; я только перечислю некоторые из них «Исследование связи культур народов Полинезии и индейцев Южной Америки, в частности Перу», «Пнакотикские Рукописи», «De Furtivis Literarum Notis» Джанбаттисты Порты, «Kryptografik» Тикнесса[5], «Daemonolatreia» Ремигиуса[6], «Век амфибий» Бэнфорта... Были здесь подшивки старых газет «Трэнскрипта», издававшегося в Эйлсбери, штат Массачусетс, аркхэмской «Газетт» и многих других. Что же касается книг, то некоторые из них, без преувеличения, являлись изданиями огромной ценности. Судите сами самое позднее из них было датировано 1820, а самое раннее 1670 годом! Все они были изрядно зачитаны, но в целом сохранились неплохо, принимая в расчет их весьма солидный возраст.
К сожалению, в то время я не уделил библиотеке Шарьера достаточного внимания, действуя по пословице, согласно которой избыток знаний вредит человеку больше, нежели их недостаток. Я, однако, успел обнаружить среди древних фолиантов нечто, напоминавшее на первый взгляд толстый научный журнал, но при более детальном рассмотрении оказавшееся тетрадью для записей, которые, судя по датам, относились к периоду времени, явно выходившему за рамки лет, прожитых Шарьером-вторым. Тем не менее все записи (и это не вызывало у меня никаких сомнений) были сделаны рукой покойного хирурга; несмотря на более чем почтенный возраст первых страниц в сравнении с последними, почерк на всех был одинаков мелкие крючковатые буквы, теснящиеся одна к другой в ровные, плотные строки. Записи эти представляли собой своеобразную хронологическую регистрацию явлений, связанных с излюбленной темой доктора и, насколько я мог судить, бравших свое начало с очень давних времен. Некоторые тексты сопровождались небрежно выполненными иллюстрациями, производившими, тем не менее, довольно сильное впечатление похожее чувство мы испытываем, глядя на наскальные рисунки первобытных художников.
На первой же странице этой рукописи я увидел запись следующего содержания: «1851. Аркхэм. Азеф Гоуд, Г.В.». Она относилась к иллюстрации, на которой был изображен этот самый Азеф Гоуд, омерзительный жабоподобный тип с безобразно широким ртом, отвислыми складками губ и полуприкрытыми кожистой пленкой глазами, едва видневшимися из-под тяжелых надбровий. Глядя на эту физиономию, я невольно представил себе, как ее обладатель сидит на корточках, плотно припав к земле настолько напоминал он земноводное. Рисунок занимал большую часть страницы, а сопровождавший его текст представлял собой комментарии человека, столкнувшегося с этим необычным явлением вряд ли во плоти и крови, но скорее всего при изучении документов какого-нибудь малоизвестного архива (кстати, не могли ли буквы Г.В. расшифровываться как «глубоководные», упоминание о которых встретилось мне ранее?). Безусловно, находки такого рода утверждали доктора Шарьера в его вере, что между человеком и многочисленными представителями амфибий и рептилий существует тесная биологическая связь, которая может быть прослежена на подобных примерах.
Я обратился к другим записям, однако после первого прочтения они показались мне на редкость туманными, почти бессмысленными. Чтобы не быть голословным, приведу вам хотя бы следующие образцы:
"1857. Сент-Огастин. Генри Бишоп. Кожа густо покрыта чешуей, но не рыбьей. По слухам, 107 лет от роду. Процесса старения организма не наблюдается. Острота всех пяти чувств. Происхождение точно не установлено: предки занимались торговлей с полинезийцами.
1861. Чарлстон. Семья Балашей. Ороговевшие руки. Двойная челюсть. Одинаковые стигматы у всех членов семьи. Антон: 117 лет, Анна: 109. Испытывают сильное беспокойство вдали от водной среды.
1863. Иннсмут. Семьи Маршей, Уэйтов, Элиотов, Гилменов. Капитан Абед Марш: торговец в Полинезии, женат на полинезийке, физиогномические характеристики сходны с ф.х. Азефа Гоуда. Очень скрытный образ жизни. Женщины редко показываются на улицах. По ночам много купаются целыми семьями заплывают на Риф Дьявола. Ярко выраженное родст во с Г.В. Постоянное передвижение между Иннсму том и Понапе. Тайные религиозные обряды.
1871. Джед Прайс, карнавальный конферансье. «Человек-аллигатор». Появляется в бассейне с аллигаторами. Вытянутая вперед челюсть, заостренные зубы; не мог определить, от природы или заточены специально".
Другие записи в найденной мною тетради были выдержаны примерно в таком же духе. Их география впечатляла своей обширностью Канада, Мексика, западное побережье США. Заметки эти явились для меня фоном, на котором вдруг неожиданно четко обозначилась фигура человека; одержимого бредовой идеей доказать, казалось бы, недоказуемое прямую связь долголетия отдельных представителей рода человеческого с их близостью к земноводным или пре смыкающимся.
