«Вроде бы считается, что черти боятся табака, потому что от него чихают люди и, тем самым, отгоняют от себя нечисть. Интересно, чего боится Грегори Стоут?»

- Об этом надо сообщить, – голос Клинта прозвучал как-то слишком громко в помещении, где царила могильная тишина, не нарушаемая даже тиканьем часов.

- О чем? – на автомате спросила Кризанта, продолжая расфокусированно смотреть перед собой.

- О том, что нас на тебя вывел Паук, – поймав растерянный взгляд девушки, Клинт уточнил: – Стоут. Грегори.

- Я и с первого раза тебя поняла. Но не стоит.

- Что?

- Сообщать не стоит.

- Почему?

- Потому что погоды нам это не сделает. Ничего все равно не изменить - я уже здесь. Он добился, чего хотел. В первой части своего плана по крайней мере. Я надеюсь, до второй не дойдет, потому что в этой самой второй я, видимо, встречаюсь с ним лично, а меня на это как-то не особо тянет. Предпочту общаться со Стоутом на расстоянии. Или вообще не общаться. Пожалуй, последнее.

Клинт, уже державший в руке служебный телефон, выслушал этот монолог с бесстрастным видом. Потом, похоже, что-то для себя решил и, опустив аппарат на первое попавшееся место – этажерку, где примостились немногочисленные тарелки и пара граненых стаканов, – широкими шагами покинул кухню, скрывшись в темноте коридора, откуда через пару мгновений стал доноситься какой-то шум, как будто что-то искали.

Кризанта еще с полминуты сидела, близко придвинувшись к столу, уперев один локоть в гладкую деревянную поверхность, на которой была аккуратно расстелена бежево-белая скатерка, и слегка согнув кисть, касаясь костяшками пальцев щеки. После чего легко спрыгнула со стула и, собрав грязную посуду, поставила это все в раковину, затем закатала рукава и, включив воду, взялась за губку. За этим занятием ее и застал Клинт, вернувшийся с парочкой шерстяных покрывал подмышкой.

- Что ты делаешь? – осведомился он с некоторым подозрением, которое Кризанта не могла не почувствовать.

- Мою посуду.

- Зачем ты это делаешь?

- Что за глупый вопрос?

- Потому что слева от тебя стоит посудомоечная машина, – Клинт кивнул головой в указанном направлении. – В следующий раз воспользуйся ею.

- А что, будет следующий раз? – удивилась Кризанта.

Ответа не последовало. Мужчина только смерил ее пристальным взглядом и, бросив короткое «Пошли», направился в глубину дома, пересек гостиную и остановился возле двери, окрашенной в насыщенный шоколадно-коричневый цвет.

- Сегодня был тяжелый день, отдых тебе не помешает. Это гостевая комната. Поскольку ею никто ранее не пользовался, отопление тут не работает, так что вот, – Клинт торжественно вручил Кризанте охапку, которую собственноручно откапал в «закромах Родины», и, рассудив, что он сказал все, что от него требовалось, зашагал к лестнице в подвал. Тренировка всегда позволяла снять напряжение, а сейчас это было крайне необходимо.

На второй ступени его настигло негромкое «Спокойной ночи», а на пятой – звук закрываемой двери.

Натягивая на руки перчатки для борьбы и становясь напротив кожаного снаряда для усовершенствования ударов, в простонародье именуемого боксерской грушей, Клинт подумал, что, кажется, впервые за долгие годы кто-то сказал ему эти слова. И не просто сказал, а сказал искренне.

*

В ней было что-то не так. В Кризанте, девушке-из-сказки. В том, как она говорила, как двигалась… Все это было похоже на действия куклы, тряпичной безвольной игрушки. За исключением тех случаев, когда Кризанта злилась. В те моменты из-под ее маски просачивалась настоящая натура, но это были лишь короткие мгновения, после которых маскарад начинался опять.

В ее взгляде тоже все было не так, не по-человечески. Изумрудные глаза – большие, такие, про какие обычно говорят «в пол-лица», – в которых когда-то давно плясали солнечные зайчики, были пустыми, мутно-стеклянными. В них все угасло, как прибитый дождем огонь. Остались только угли, в которых едва-едва теплился огонек. Безразличные глаза. Мертвые глаза. Неживые глаза. Глаза того, кто устал не только бороться и плыть против течения, а того, кто устал от всего. Глаза того, кто сдался и потерял всякую цель. Люди с такими глазами безнадежны, окутаны стеной равнодушия и незаинтересованности, до них не докричишься, до них не достучишься. Они могут улыбаться и смеяться, но на самом деле им не радостно и не весело. Им все равно. Нет приема, сигналы уходят в пустоту…

Да, злость и осуждение были единственными отдушинами. Клинт это видел. А еще он видел уязвимость. Эта уязвимость, эта слабость была паутиной, покрывавшей сетью трещин и разломов тонкие нити души, через которые неумолимо утекала жизнь. Капля солнечного света, о которой упоминала Кризанта, возможно и давала девушке сверхъестественные способности, которые оценили бы сами боги, но взамен она разрушала ее. Она не давала дышать полной грудью, смотреть на мир широко открытыми глазами, она не давала шанса на шаблонно-клешейное «и жили они долго и счастливо», которыми пестрили страницы детских книжек со сказками.

«А я должна перед тобой отчитываться?»

Упрямая, стойкая, несгибаемая, но сломанная. Поблекшая, как увядший цветок, тусклая тень, в крови которой течет мощь невиданных масштабов. Парадокс, живое противоречие.

Клинт дернул губами в подобии улыбки, резко пригибаясь и нанося целую серию ударов по тентовому прочному материалу, безмолвно принимавшему натиск агента.

«- Ты слишком на него похож.

- Похож на кого?

- На Юджина».

Человек из ее прошлого, из времен До всего этого. Человек, который, судя по всему, был и оставался для нее всем: ее миром, ее сердцем, якорем в ее отчаянии, сквозившем во всем. Или… тем, что это отчаяние вызывало?..

Клинт покачал головой. «Погрязшая в минувшем, застрявшая в нем…» – он нахмурился. – «Добром это для нее не кончится».

«Твое лицо - его черты. Ты для меня - его призрак… Ты - магнит… Ты - враг…»

«Она нацелилась совсем не на тех противников, на которых бы следовало».

Клинт вернулся в гостиную и, опустившись на софу, вытянулся во весь рост, сунув под затылок подушку. Часы, изготовленные в стиле фьюзинг [1], циферблат которых был обрамлен кругами из оранжевых, желтых и коричневых стеклянных квадратиков, – вторая вещь во всем доме (первой был набор светильников в комнате для гостей), которую купил не он, а Наташа, решившая, что обстановке нужен какой-то «всплеск новых цветов», – показывали без пяти полночь. Он выпал из времени на три часа.

Клинт закрыл глаза и сделал глубокий вдох, после чего так же протяжно выдохнул, ощущая, как вслед за этим осели тишина и спокойствие.

День действительно был тяжелым. Сон был очень кстати.

С этой мыслью он окончательно заснул.

*

Бросив вслед уходящему Клинту «Спокойной ночи» (для того, чтобы сказать эти простые тривиальные слова, Кризанте пришлось выдержать небольшую войну со своим внутренним «я») и быстро шмыгнув в комнату, поспешно захлопнув за собой дверь (а вот эту битву «я» все-таки выиграло), Кризанта прикрыла глаза и еще минут пять простояла неподвижно возле стены, напряженная, как натянутая до предела струна. Потом она все же «отмерла» и, мотнув головой, щелкнула выключателем справа от себя. Лампа, вспыхнувшая под потолком, не ослепила, и Кризанта огляделась.

В комнате для гостей обстановка ничем не отличалась от обстановки в остальном доме. Ну, или по крайней мере от той его части, которую она успела увидеть. Такой же светлый пол под ногами, такие же циновки с узорами из завитков, такие же полочки с расписными тарелками и все такой же шоколадный и кремовый интерьер, простой и не вычурный, скромный. Окно с широким подоконником выходило во двор, и в темноте угадывались очертания уже знакомого ясеня. Кризанта задернула плотную занавеску, как бы отгораживаясь таким образом от мрака, царившего снаружи, и задумчиво посмотрела на золотисто-коричневые настенные светильники, отделанными под позолоту, и абажурами из светлой ткани с декоративной каймой.