Женился Колумб на дочке здешней работницы Вали, а когда умер, совсем молодым, Валя показала мне резиновую вешалку (были такие надувные вешалки) и произнесла суеверным шепотом: "Вот его нет, а дух его еще остался... Он ее перед самой смертью надувал. Я все хранила, держала, но сегодня я его дух отпустила..."
С Лидой Медведниковой мы дружили с Братска. Она, кажется, сбежала туда от кредиторов, не закончив нашего института, и была там этаким ангарским соловьем: компании, посиделки, гитары. Работала она в геологической партии и гуляла на нашей, той самой свадьбе в "старом клубе у реки". А потом она вернулась в Москву, возобновила занятия в институте и, долгое время не имея жилья, кантовалась в Переделкине. Вышла замуж, и мы с женой Валей, в свою очередь, были приглашены к ней на свадьбу. Муж был много моложе ее, поэт Саша Тихомиров, темный, большеглазый, стройный, просто красавец, но чудаковатый, про таких говорят: не от мира сего. Об этом поговаривали за его спиной, и я не сразу понял, в чем тут дело. Просто со своим молчали-вым, тихим поэтическим нравом он плохо вписывался в сегодняшний быт, и практичные родители решили поженить его на женщине, которая была бы поопытней, постарше и могущей его направ-лять в жизни. А его не надо было направлять. Ему не надо было мешать.
В то время звучала модная песенка про Мари, которая "не может стряпать и стирать, зато Мари умеет танцевать...". Это все, конечно, про Лиду. Спеть, сыграть на гитаре, поддержать компанию, вот ее характер. И если в песне далее утверждается, что "тот, кто станет мужем ей, будет счастливей всех мужей"... Вряд ли это про Саню, как мы его прозывали. Жалкая попытка его родителей найти Сане жену и няньку вряд ли была удачной. Но в общем, как-то они жили. Ну а мы на той свадьбе на мотив "Мари" (конечно, это совпадение) пели бойкую песенку, в которой был зашифрован тогдашний доклад Никиты Хрущева, обещавшего нам райскую жизнь в самом ближайшем будущем. Наш ни во что не верующий народ отнесся к Никите, как и его докладу, со снисходительной улыбочкой.
Так что песня (ни в каких фольклорных сборниках ее нет) отражала всеобщее настроение.
Кукуруза - это хлеб, это мясо и паштет,
Неуклонно повышай кукурузы урожай...
Припев у песенки был такой:
Ура, ура, догоним США
По производству мяса, молока,
Ну а потом перегоним США
По потребленью вин и табака...
Там даже будущее наше рисовалось, по Хрущеву, так:
Течет молочная река, и мясные берега,
Растет потребление на душу населения...
Заканчивалась она с очень большим пафосом:
Слава колхозному труду, нам дающему еду,
В шестьдесят восьмом году
Оставим буржуев мы в заду...
Вон когда сроки для коммунизма-то установили и решение приняли. А жрать было нечего и хлеб в магазинах пропал... И мы для нашего сына Ванюшки тот хлеб получали по талонам. А теща, увидав в телеящике вручение каких-то премий спортсменам в виде коробок, незлобно пошутила, что это им дают за хорошую прыгучесть макароны...
А Сашу приняли в Союз писателей с маленькой книжечкой стихов. Я был на той комиссии и даже прочитал стихи про то, как он играет с тещей в карты в дурака... Это рассмешило комиссию и настроило ее на добрый лад. Вскоре на двоих, с Лидой, они получили роскошную по тем временам квартиру прямо напротив американского посольства, на улице Чайковского. Было лишь одно неудобство: над их потолком, на чердаке, располагалась мощнейшая радиоаппаратура, видать, для подслушивания американцев, и когда она включалась, напряжение в сети сильно падало и перего-рали пробки.
Родился у них сын Митька, но Саня все оставался без работы и лишь по временам в издате-льстве "Молодая гвардия" подменял временно женщин, уходящих в декрет. И Саня уже глаз навострил и, встречая в коридорах сотрудниц, мог безошибочно определить, у кого из них он может быть в кандидатах...
Лиде в то время удалось купить машину, и она ездила, подрабатывала извозом, это, конечно, было опасно - работала она по ночам.
Ну а после моего развода с первой женой поделились и друзья: Лида осталась на той, на ее, стороне. Мы теперь подолгу не виделись, но случилось, в метро меня остановил Саня и с гордо-стью показал вырезку из газеты, кажется, из "Литературки": большая подборка стихов...
Еще мне рассказали, что однажды ночью его забрала милиция, кажется он возвращался из гостей, и на всякие там вопросы-допросы стал им читать стихи... Ну а они ему за это пересчитали ребра... Отлеживался в больнице. Это был гонорар.
А вскоре узнал: погиб Саня странным образом. Шел на рассвете из Переделкина по рельсам в направлении Москвы и был сбит электричкой.
Почему на рассвете? Почему пешком?
Поругался ли в очередной раз, или так, ударило в голову?
Или для того и шел по рельсам, чтобы сбило? Никто уже на эти вопросы не ответит.
На похоронах была моя бывшая жена, она рассказала, что отпевали его в Переделкинской церкви, и в какой-то момент, за час до отпевания, вдруг выяснилось, что у него босые ноги... Лида, конечно, была не в себе, и бывшей моей жене срочно пришлось ехать в Москву за ботинками...
Похоронили Саню тут же в Переделкине.
Лида потом мне показала его могилку. "Все как у него написано", сказала.
А я подумал: не впервые, что поэт, если он истинный поэт, угадывает о своем будущем.
Вот и Саня написал:
Ах ты, милочка моя,
Не печалься, Лидка,
Вот могилочка моя,
Синяя калитка.
На погосте темный крест,
Лавочка отволгла,
Пусть я здесь, один, окрест,
Буду долго, долго...
Я тоже хочу быть здесь долго.
"Господи, - подумалось, и подступила привычная вдруг тоска, - а стоит ли возвращаться, если там (там - это наверху, то есть в мире) ничем не лучше, чем здесь?"
Оставаться бы тут, в лифте, в тихом подвале, навечно, и не жарко, и вообще... Я и привык уже. Но не как в Мавзолее - сухофруктом, а жить, погружаясь непрерывно в себя и питая душу памятью лиц, которых я любил.
И пусть бы дом шумел своими детишками, своими сумасшедшими и извращенцами... Кошками и мышами... И чертями, если им уж так нужно подглядывать... Там у нас наверху этой нечисти куда больше...
Да она и пострашнее.
А я бы тихохонько, скукожившись листиком, в уголочке и прожил бы, счастливый, что нет этой самой накипи и пены...
ПЕНА
(Дед, отец, сын)
В какой-то своей повести я рассказал, как сидим мы с отцом у него в новом доме и пьем самогоночку, чистую, как слеза. И далее о том, как здорово он умеет ее делать.
После публикации к отцу неожиданно нагрянула милиция, потребовала предъявить аппарат.
- Откуда вы взяли, что я гоню? - открещивался отец. - Кто мог такую напраслину на меня возвести?
- Да ваш родной сын написал, - заявили милицейские, такие же разбойники, как и везде. Они ничего и не хотели, а только выпить на дармовщинку. И им, конечно, поставили.
- Вот, - сказали они. И предъявили отцу мою повесть. - Тут все описано. Как в прото-коле.
- Да вы что, не знаете сочинителей, что ли, - нашелся отец. - Они такого напридумыва-ют... Я что же, должен за их фантазии головой отвечать?
- Значит, сочиняют? - сочувственно спросили стражи порядка, приняв по стаканчику отцовской самогонки.
- А как же! Сочинители... Так и называются...
- А самогоночка-то и впрямь как слеза, - подтвердили стражи.
И отец нацедил им еще.
- Да какое там, - поскромничал он. - Я и марганцовкой очищал, и угольком, а она все одно сивухой отдает!
- Разве? - удивились стражи. - А мы как-то не заметили... Ну-тко подлей еще, чтобы проверить...
И опять приняли, не жадно, а с охотой и удовольствием, но про очистку до конца не про-никлись и обещали для верности прийти еще раз. Так и удалились на полусогнутых, не составив акта, а книжку мою - главное свидетельство - забыли на столе.
