В общем, я смирился. Тем более что к теще и тестю на праздники приходили разные родственники, а иногда наши близкие друзья, и все они были на сто процентов убеждены, что, принимая у себя, они могут меня обделить, если не подадут мне в тарелке птичье горлышко.

Кстати, стол у тещи и тестя всегда ломился от закуски, но особенно хороша была треска, запеченная кусочками в сметане, и пирожки с капустой. Не все умеют делать так, чтобы капуста была рассыпчато-белая. А секрет состоит в том, что ее надо сперва обваривать кипятком...

Тесть обычно сидел во главе большого стола и хозяйским оком окидывал нас всех - детей и внуков. Мы могли и не так уж часто звонить или не приезжать, но уж несколько раз в году, в дни рождения, например, в Новый год или на Первое мая, мы должны были всем семейством прибыть в гости, в парадной, как говорят, форме, с детишками, тоже празднично наряженными, чтобы сесть дружно за общий стол.

Для меня, детдомовца, не знавшего прежде ни дома, ни семьи, такой порядок дома, культ дома и семейного гнезда, был внове, но я его с радостью принял.

Тесть работал геологом, ездил по сибирским рекам, а теща за ним. Когда он вышел на пенсию, занялся моим идеологическим воспитанием, для чего каждое воскресенье присылал мне телепрограмму передач на неделю, где красным карандашом было подчеркнуто самое главное, что я должен смотреть, синим более второстепенное, а зеленым - случайное.

В разряд случайных попадали всякие рок-группы, эстрада и заграничные фильмы, если они шли, в то время как красным цветом обозначался "Университет миллионов", политобозрения, особенно Зорина и Жукова, где обличалась Америка, а также патриотические фильмы... Такие, как "Сказание о земле Сибирской".

Тесть умер, но я полюбил этот патриархальный обычай и возмечтал, что и сам когда-то по их образцу буду сидеть во главе стола окруженный внуками, а то и правнуками...

А что касается птичьего горла, так теща была ни при чем, она не могла знать, что ее дочь так шутит. И уж она-то старалась для меня особенно. И без горла я у нее никогда не сидел. И в то время как все гости, в том числе и моя бывшая жена, вкусно обгладывали сочные лапки, нежные крылышки, белую спинку или жирную гузку, ну все, что ни дадут...

Я, поглядывая на них голодными глазами, выскребал мои ровные миллиграммы из отврати-тельной, ненавистной мне шеи, делая вид, что мне хорошо.

Но мой рассказ совсем не про шею, хотя такая незначительная шутка могла повлиять, да, наверное, и повлияла на мое отношение к застолью, к бывшей жене и ко всем, кто меня когда-нибудь принимал.

Однажды позвонил мой приятель по Литературному институту Герман Фролов, в прошлом геолог, и пригласил на свой день рождения. У него случилась круглая дата. Когда-то мы ездили вместе в Братск, даже поработали там на стройке, потом мы бывали друг у друга в гостях, и Герман смешил моих детей тем, что умел шевелить ушами.

Но до этого он был на моей свадьбе в Братске и даже написал какие-то стихи.

А на моем тридцатилетии Герман прославился тем, что у шоколадной красавицы утки, украшавшей праздничный торт, он на глазах изумленных гостей и моей родни открутил утиную шоколадную голову и съел ее. "Это же утка!" закричал он победно и попытался открутить головы шоколадным утятам, которые плыли за мамой-уткой по белому крему... Но ему не дали.

Выяснилось, что он азартный охотник и к уткам у него особая страсть.

Моя бывшая жена, не удержавшись, произнесла:

- Тогда мы дадим тебе от запеченной утки голову... А я радостно вскричал:

- И шею!

Бывшая жена сказала, что она поедет к Герману на юбилей прямо с работы на метро, а я чтобы приезжал на машине, не забыв купить цветов, а уж из гостей, как заведено, машину поведет она сама. Поскольку она не пьет. Мы и прежде так делали: я вел машину в одну сторону, в гости, а жена обратно, в то время как я, будучи навеселе, распевал громко песни.

Водила моя бывшая жена неплохо, и мировая статистика утверждает, что женщины-водите-ли менее аварийные, поскольку они меньше пьют...

Но все равно, когда руль в руках женщины, я быстро трезвею, в какой-то момент осознав, что лучше за рулем пьяный муж, умеющий нажимать на тормоза, чем трезвая жена, которая, приближаясь красному светофору, отчего-то прибавляет скорость. А потом сильно удивляется, что нужно затормозить, а тормозить уже поздно, и непонятно, что в таком случае делать.

В тот вечер на ближнем к нам рынке почти не было хороших цветов, так что пришлось проехать на другой рынок, и я прилично опоздал к началу юбилея.

С букетом роз я шагнул за дверь, услышав нестройный шум голосов, а потом чей-то вскрик: "Идет, идет!" И сразу почему-то стало тихо. Это всеобщее внимание должно было меня насторо-жить. Но я слишком торопился, переживая опоздание.

Влетел в комнату, не совсем понимая, что же произошло.

А между тем передо мной открылся длинный стол, прямо от дверей в глубину квартиры, и бутылки, и закуска, и лица... Множество лиц, с интересом обращенных ко мне, застрявшему в дверях, будто они все ожидали от меня чуда.

Смущенный таким вниманием и необычной тишиной, я потерянно пробежал глазами по лицам и увидел желаемого мной юбиляра во главе праздничного стола, а рядом мою жену, демон-стративно державшую перед собой рюмку.

И в тот момент, когда я остановил на ней взгляд, она подняла руку повыше, чтобы я получше рассмотрел эту самую злосчастную рюмку, и тут же медленно, (ме-ед-ле-н-но!), как-то слишком показательно, всю ее осушила.

Тут гости всплеснулись, захохотали, закричали "браво", даже зааплодировали ей. А моя судьба на весь вечер, да и на всю ночь, была решена.

Собственно, в этом и заключалась ее шутка, что перед самым моим появлением она сказала:

- Посмотрите, какое лицо будет у моего мужа, когда он войдет!

Думаю, что лицо у меня было и впрямь ужасным, и не случайно. Нетрудно было предста-вить, что меня ждет. Я весь вечер пил лимонад, потому что должен был теперь вести домой машину. Но мне еще всучили пьяных гостей, чтобы их доставить домой, и пришлось их, плохо помнящих свой адрес, развозить. И кто-то вдобавок наблевал мне в машине...

Вернулся я домой трезвей трезвого, проклиная и юбилейного дружка, и машину, и мою остроумную женушку...

И свою собственную жизнь.

Ко всем прочим бедам, мне конечно же положили в тарелку то самое, пресловутое, нетерпимое мною горло.

- Но зачем, зачем тебе потребовалось выпивать? - повторял я, ощущая себя кругом несчастным. - Тебе нужна была эта рюмка?

- Нет, - отвечала бывшая жена. - Но это же интересно.

- Какой же интерес заставлять меня мучиться? - стонал я.

- Зато какой эффект, - возразила она. - Это была лучшая шутка вечера. Я думала, ты упадешь в обморок, такое было у тебя лицо! Но ты держался молодцом.

- Какое у меня было лицо?

- Сам знаешь какое.

- Не знаю.

- Какое бывает у мужчины, когда он не выпьет.

- Значит, трагическое!

- Ну, если это трагедия!

- А что же это? - простонал я.

- А это уже, мой дружок, комедия...

- И то, что наблевали в машине?

- А вот это серьезно. Но я берусь убрать.

А все-таки лучшая шутка произошла этой ночью, подумалось. Когда я застрял в лифте. И, лучше чем сама жизнь, не умеет шутить никто. И какое у меня сейчас лицо, можно себе лишь представить.

Я не стал наливать в колпачок, надоело. Я отхлебнул прямо из горла: "Герман, привет". А второй глоток - за шутников и за шутниц! Хоть в древние времена говорили иначе: "шутиха".

Когда-то на моей свадьбе нам, новобрачным, подарили складную байдарку, наполненную всякими другими подарками, и Герман описал это в стихах:

Разгорелась печка жарко в старом клубе, у реки,

Вносят легкую байдарку жениховские дружки,

Вносят бережно подарок, россыпь яблоков по дну,