- Пока только я ахаю, - жалуется он.
В Закарпатье нас преследуют дожди. Тучи, как дырявые мешки, цепляются за крышу машины, за верхушки деревьев, кустов, пропитанных холодной влагой.
Уже и прислониться на ночь некуда; ни на лужок, ни даже на обочину не съехать, тут же увязнешь... Колесим среди лесистых, потемневших под дождем взгорий, сперва в сумерках, потом во мраке, и не видим местечка, где можно было бы приткнуться.
- Только не гоните, - стонет за спиной Люся. - Был у нас один, в темноте гонял... А на обочине трактор... Без света...
За полночь, отчаявшись, мы обнаруживаем узкоколейку, а через нее переезд, но, правда, дороги за переездом почему-то нет.
Будочка, нежилая, под горкой, и далее - ничего.
Это нам сперва показалось, что ничего нет, да и выбора у нас тоже нет. Падаем от усталости, и Георгий даже не вспоминает о кольце.
Отказавшись от привычного ужина, мы натаскиваем травы и ставим палатку. Борис отзывает меня в сторону и шепчет, тыча пальцем за спину, что под боком-то, несколько метров всего... кладбище... Он собирал бурьян и наткнулся на могилу...
- Как бы Люська не узнала, - говорит с тревогой. - Она кладбища не перенесет!
Тьма сгущается, а дождь льет сильней. Хоть мы не из пугливых, но спим беспокойно: откры-тая площадка и это кладбище... Неужто во всем Закарпатье нет для ночевки места, кроме одиноко-го кладбища? А где же водопад Еремчи? Где Телецкое озеро? Где солнечный юг, на который мы так стремились?
К рассвету дождь стихает. Я и Георгий выползаем первыми и босиком по травянистому склону поднимаемся на горку, находим старый заброшенный сад, усыпанный яблоками. Плоды так себе, кисловатые, но мы с удовольствием грызем, а Георгий приступает к очередным каверзам, пытаясь приспособить колечко возле автомашины.
Утром за завтраком открываем остальным тайну стоянки, и Георгий тут же восклицает:
- Ах, вот в чем дело!.. - И с самым серьезным видом повествует, как поднялся ночью по надобности, а тут кто-то из-за будки - в белом... Придвинулся вплотную и глухо так спрашивает: "Как у вас с погодкой?" "Да льет, - отвечает невозмутимый Георгий. - Сплошь дожди..." На что этот, который в белом, утробным голосом произносит: "Нас тоже залило... Ну как после этого жить?!"
- Так и сказал? - ахает Люся. - Как жить? Я бы умерла от страха!
Садовников продолжает:
- Еще пожаловался на сырость. Кости, мол, ломит. Вот мучаюсь, хожу, хоть бы рюмашку пропустить...
- Ну дал бы отхлебнуть из корыта!
- Да мне не жалко... - Георгий пожимает плечами. - Но отвернулся, понимаешь, хвать, а он будто сквозь землю...
Мы покидаем неуютную стоянку, и Георгий шепчет мне на ухо, что колечко-то опять не увидели... Прям у колеса! Ну где еще класть?
- Только не гнать, - бодро кричит Люся из своего уголка. - В газете вон пишут, в горах занесло "Москвич" по мокроте да прямо в пропасть...
Погода прояснела, голубыми просветами-озерцами открылось небо, и машина, как добрая лошадка, почувствовавшая настроение седока, побежала резвей.
Съезжаем с гор в долину и где-то в Молдавии, миновав пограничный столбик, делаем остановку в дубравнике. Сегодня день моего рождения, и мы решаем не торопиться. Люся готовит свое коронное блюдо: капусту с мясом, а Борис ей помогает.
Меня же, в честь такого дня, освобождают от работы, и я ухожу побродить по лесу, солнеч-ному, просторному, как храм.
Вековые дубы мощно подпирают синее небо, в Молдавии оно почему-то особенно синее, а высокая зелень не мешает видеть все окрест - и дальние и ближние буровато-зеленые поля, и шоссе, сизой полоской прорезающее нагретое солнцем пространство.
Возвращаясь, вижу: Люся и Борис возятся у стола, готовят в четыре руки свое фирменное блюдо, а спиной к ним, тут же рядом, Георгий приспосабливает "золотое" колечко - прямо на пеньке.
Пристроит, посмотрит и так и эдак и на расстоянии, чуть не сталкиваясь с Борисом, отскочит, снова переложит, чтобы лучше поблескивало...
Розыгрыш - это искусство.
Однажды мой приятель в техникуме прибил у соседнего курса галоши гвоздями к полу. А в ту пору мы, кроме, пожалуй, сапог, все носили галоши и оставляли в раздевалке. Три десятка пар сверкающих черным глянцем галош... Поздно, все торопятся на электричку и, не нагибаясь, всовы-вают ноги в галоши, чтоб скорей бежать... А галоши-то как приклеенные...
Но за это и поплатились: их главный заводила Ильин запер на замок все наши пальто, соеди-нив между собой через пуговичные петли. Заглянул к нам в аудиторию, спросил, поднимая над головой ключ: "Кто потерял?" Сосчитал до трех и швырнул с четвертого этажа. Когда после заня-тий бросились в раздевалку, все пальто заперты... А ключ за окошком, но разве впотьмах найдешь!
Георгий - флегматик, рассказывает он о себе в несколько замедленном тоне... Сирота, воспитывался в суворовском училище. Училище попалось удачное, над ним шефствовали почему-то евреи Мексики.
Обучали светским манерам, даже музыке. При полном отсутствии слуха Георгий ежедневно мучил скрипку, которую с тех пор не может слышать. После университета преподавал в вечерней школе в Краснодаре историю... Об этом в его фильме "Большая перемена".
Комнату, первую в жизни, получил довольно поздно, в деревянном домике на окраине, собрал дружков и объявил, что с этого момента у него в шкафчике - и показал: вот в этом - будет стоять для гостей бутылка коньяку. "Вы проходите, скажем, мимо, захотите узнать, как я поживаю... А тут вам с порога - рюмочку..."
Новоселье закончилось под утро, все разошлись, и Георгий собирался вздремнуть, а тут стук в дверь. Смотрит, Эдик. "Здравствуй, - говорит, Жора, как поживаешь?"
Георгий удивился: расстались-то час назад. Но Эдик еще добавил, что шел мимо, решил вот зайти, узнать. Как он, значит, поживает...
И при этом выразительно смотрит на заветный шкафчик, где бутылочка для друзей.
Георгий, верный своему слову, как полагалось, извлек коньяк, налил рюмочку, вторую... В общем, бутылочку они всю укокошили.
А на следующее утро повторилось сначала. Постучал Эдик. "Здравствуй, Жора, - сказал, - вот шел мимо, решил узнать, как ты поживаешь?"
- Заходи, - пригласил Жора, но уже с меньшим энтузиазмом. Достал бутылочку, и они всю ее осушили.
Так продолжалось около недели, пока Георгий окончательно не иссяк.
В эту ночь Георгий летал, впервые, как он сказал, в жизни.
Летал, конечно, во сне, но так реально, что видел внизу и взгорья, поросшие елками, и наш дубравник, и стоящую под деревьями машину, палатку и столик с примусом... Даже какую-то ложку, оброненную на землю.
- И колечко? - тихо спрашиваю я.
- Ох, колечко, - говорит он с оглядкой. - Никто, представляешь...
Люся не слышит последних слов и реагирует так:
- Пить надо меньше! А то еще не туда залетите!
- Но ведь рождение, - оправдывается Борис, тяжко вздыхая.
- Ну и пили бы как люди... А то подавай им вчера румынское телевидение... они, видишь ли, хотят видеть заграницу!
- Почему... румынское? - спрашиваем мы хором.
- Потому что долетались... - И, уже садясь в машину, Люся предупреждает: - На машине прошу не летать... У нас был случай... Тоже с похмелья...
Перед самым Кишиневом ночуем в придорожном соснячке и выезжаем на рассвете, чтобы с утра застать дома знакомых, у которых собираемся остановиться. Георгий всю дорогу молчит. Но после томительной паузы, во время остановки, где набираем воду, вдруг шепчет:
- Кольцо-то пропало.
Поясняет, что положил его, как всегда, рядом с примусом, а утром не нашел. Даже руками шарил, правда, темно было...
И до Кишинева ни словечка.
Мы сидим в гостях у здешнего поэта Юрия Павлова. Жена хлопочет с закусками, а хозяин успел уже сбегать в соседний магазинчик и приносит знаменитый "Букет Молдавии", красное пахучее вино, настоянное на травах. Мы пьем, и неминуемо заходит разговор о дороге, что нашли да что потеряли...
