Иван остался один.

Предстояло тестя убедить теперь, что его зятю уже нет необходимости становится опером.

Ждать почти не пришлось. Видимо, подполковник находился в дежурной части и увидел уходившего Москвичова, потому что в кабинете своем появился через пару минут.

– Га! – зашумел тесть. – Ты тут!? Ну, шо?

– Все нормально, – ответил Иван, – Он расспрашивал про сотрудников с подстанции, кто может воровать наркотики.

– А ты шо?

– А шо я? – удивился Иван, – Я шо – стукач? Никого не могу подозревать. Вот шобы явно кто-то воровал. А если тайно крадут, то кого подозревать? Мое дело маленькое, принял коробку, ампулы пересчитал, осмотрел и так же сдал. Полчаса мытарил меня. Спрашивал еще, зачем я к вам приехал. – Иван невольно шокал в ответ на шоканье тестя.

– А ты шо? – повторил тесть.

– А я так и сказал, вот повестка, хочу в милиции служить вместо армии.

– Прямо так и казав? «Хочу в мылиции»? Тю! – тесть пальцем выдавил скупую слезу.

– Ну да. Как вы предложили, опером.

– А вин шо?

– А шо… говорит, шо нет необходимости. Мол, служба и опасна и трудна, а главное, что на первый взгляд, как будто не видна. Ну, и главное, шо я один кормилец в семье, типа, и надо, говорит, съездить в военкомат и подать заявление об отсрочке. Мол, там не звери – поймут, простят и отпустЯт.

– Це добре. Но, может, ты мне все же напишешь заявление? – тесть явно расстроился, что Иван не хочет у него служить. – Под моим-то крылышком никакой опасности. Как у Христа за пазухой!

– Спасибо, Степан Богданович! Но я все–таки медик, а не мент, извините за жаргон. Людей хочу лечить.

– Ну, нехай, – смирился тесть. – А сейчас до военкома?

– Да, – Иван пошел к выходу. Он старался не думать об убедительности своих слов, тогда голос не дрогнет, – надо успеть заявление подать. Вот если его не примут, я вернусь к вам и буду проситься в опера.

Выезжая со стоянки возле РУВД, Иван мучительно думал, с чего начать перевод? Как говорить со своей заведующей. Ведь работать некому, сейчас каждый фельдшер важен. Люди бегут и со скорой и из медицины. Он предвидел очень трудный разговор.

Конечно, Иван слукавил, говоря тестю, что немедленно едет в военкомат, он почти сразу нашел пассажира, потом еще одного и только около трех часов дня появился дома с раздувшимся от купюр карманом. Такие деньги он называл «подкожными» и, не смущаясь, тратил на свои нужды. То для машины что-нибудь приобретет, то для себя или Оксане привезет цветов букетик. Пересчитав доход, Иван заскочил в универмаг и выбрал весьма неплохие стильные часы с автоподзаводом на браслете. О приказе Москвичова «не бомбить» он помнил, но решил, что тот как бы еще не вступил в действие, ведь на новую подстанцию он не перевелся. Значит пока еще подзаработать на машине не грех.

Стоило ему войти в квартиру, и начать переодеваться, как зазвонил телефон. Оказалось, что это заведующая подстанцией. От разговора Иван вспотел. Голос заведующей был сухим и тревожным.

– Иван, немедленно приезжайте на подстанцию.

– А что случилось? Я завтра дежурю.

– Это неважно. Приезжайте срочно, я жду.

– Вы можете объяснить сейчас? – Иван посмотрел на часы, четвертый час.

– Не могу, дело срочное. Пожалуйста, не задерживайтесь.

Дрожащими руками Иван снова натянул, сброшенные джинсы. Что же случилось? До сих пор заведующая с ним так жестко не говорила. Он накосячил на последнем дежурстве, а выяснилось только сейчас? Это может подождать до завтра. Тогда что?

Он долетел до подстанции и примчался в кабинет заведующей.

– Здраствуйте, Ольга Александровна, что случилось?

От дальнейшего разговора у Ивана чуть не помутился рассудок. Это было как бреду, в кошмарном сне. Он невнятно мычал, не имея возможности сказать хоть слово в свою защиту.

В кабинет к заведующей следом за ним зашли: старший фельдшер, аптекарь и диспетчер. Причем старший фельдшер стала спиной к двери, загородив ее и как бы демонтрируя, чтобы Иван вдруг не сбежал!

Это был какой-то «военно–полевой» суд или особый трибунал тридцатых годов – «тройка». Диспетчер доложила, что вчера она приняла у Ивана коробку с наркотиками, в которой вроде бы, на первый взгляд, все было нормально. Однако сегодня во время открытия бригады, врач, принявшая наркотики обратила внимание, что на ампуле с морфином размазана надпись. Осталось только «…ина гидрохлорид». Врач написала рапорт о выявленном нарушении. Было проведено внутреннее расследование. В ампуле не морфин, а какой-то другой препарат. Длина ампулы не соответствует эталону. То есть на лицо подмена и кража наркотика. После Ивана коробка была у фельдшера Романовой, которая никогда не берет ее с собой, а от страха прячет в одежном шкафчике и наркотиками на вызовах вообще не пользуется. Есть свидетели, которые видели, как она прятала коробку.

Заведующая при этих словах хмыкнула: «Дура, конечно, но алиби 100%».

У Ивана бешено колотилось сердце, он почти ничего не понимал. Он нормально отдежурил, наркотики да, возил с собой, коробку не ронял. Никому не колол. Ну да, он не обратил внимание на то, как выглядит надпись на ампуле. Пересчитал – пять, вроде все на месте. И сдал также. Диспетчер ведь приняла и никаких замечаний при этом не сделала.

Женщины не спрашивали, они методично подводили к выводу, что наркотик подменил Иван. Это звучало настолько дико, что Иван не находил слов для оправдания. Он постарался собраться с мыслями и хоть что-то сказать. Но ему не давали открыть рот. Слово взяла зав аптекой.

– Я могу точно сказать, что, когда Тупицын принимал бригаду, в коробке у него был морфин, потому что накануне утром я пополнила ее, выдав новую ампулу вместо использованной, и надпись там читалась полностью. Значит никто, кроме Ивана подменить ее не мог.

Слова били как кулаки боксера–тяжеловеса, под дых и в челюсть. В голове все звенело и превращалось в кашу. Летали обрывки слов. В какой-то момент у Ивана зажгло лицо, и слезы потекли сами собой. От этого ему стало особенно стыдно. За что они его? Он ничего не менял! Это нечестно!

Плачущий мужчина на женщин действует отрезвляюще. Они замолчали. Заведующая сделала знак и все, кроме нее, вышли.

– Москва слезам не верит, Иван. Доказать, что именно ты подменил морфин невозможно, раз диспетчер принял у тебя коробку, значит, она и должна отвечать. Но я им верю. А дело, в общем-то, подсудное.

– А мне вы не верите? – кое–как выдавил Иван.

– А тебе нет.

– И что теперь? Я ничего не крал! Честное слово.

– Это ты так говоришь. Теперь у тебя два пути. Или ты уходишь со скорой, или ищи другую подстанцию, где на твои фокусы с наркотиками будут смотреть сквозь пальцы. Мне от тебя ждать очередной свиньи нет никакого желания. Следить за тобой я тоже не хочу. Это унизительно для меня и моих сотрудников. Даю тебе два дня на поиск другого места работы. Ты знаешь, найти повод для увольнения по статье мне не трудно, но к таким мерам прибегать не хочу. Ты еще молодой, может быть, этот случай научит тебя быть серьезнее и отвечать за свои поступки. Бывает, разобьют ампулу – так и говорят честно, акт составили бы и всего проблем. А ты – подлогом занялся.

– Я ничего не подменял, – прошептал Иван и повторил, – Честное слово не было ничего. И коробку я не ронял.

– Меня это не интересует. – Жестко произнесла заведующая, – а словам я не верю уже давно. Только дураки верят «честному слову», нет сейчас ни у кого ни чести, ни совести. Иди. Вот бумага, пиши заявление. Завтра скажешь, куда переводишься.

– У меня сутки, – напомнил Иван.

– На завтра тебе нашли подмену. Занимайся переводом или поиском работы. И чтобы послезавтра твоего духу на подстанции не было!

До машины Иван дошел как в тумане. Он не отвечал на приветствия водителей и медиков. За сиденьем нашел початую бутылку с херши–колой, попил, успокоился. Первая мысль, посетившая мозг, кое-как вышедший из стояния шока, была:

«Ну вот, товарищ полковник, повод для перевода возник сам собой!»