Я фыркнул. Да, конечно. Терпению, когда моя ненормальная семья забрала мою женщину.

У меня нет выбора.

Если бы я только мог вылечиться быстрее.

Сделав глубокий вдох, я оттолкнулся от кровати. Мои босые ноги шлепали по прохладному полу. Комната поплыла, напоминая мне о Ниле и ее вертиго. Мы идеально подходим друг другу. Оба слегка сломаны. Оба слегка испорчены. Но совершенно подходящими друг другу, как только мы позволим нашим сердцам стать едиными.

Страница 16

Мои пальцы ног впились в гладкий линолеум, удерживая меня в вертикальном положении. Тыльная сторона моей руки дернулась, когда потянулась трубка капельницы. Я застонал, вытирая пот, уже выступивший на лбу.

Я на собственном горьком опыте убедился, когда впервые попытался сходить в туалет, что мне нужно катать эту штуковину вместе с собой, в противном случае игла в моей руке дёргала меня назад.

Это было больно. Но не так сильно, как болело мое сердце, когда я думал о Кесе, все еще держащимся за этот мир. Он не умер. Как бы ни был непреклонен доктор Луиль, говоря, что он никогда не проснется.

Не думай о нем.

У меня было слишком много поводов для беспокойства. Нахождение в людном месте было настоящим испытанием для моих эмоций. К счастью, у меня была отдельная комната, но это не мешало эмоциям просачиваться сквозь стены.

Обрывки горя и неуместной надежды просачивались под мою дверь от членов семей, навещающих любимых. Ужасная боль и жажда смерти плыли, как волны аромата от пациентов, исцеляющихся от травм.

Я чертовски ненавидел больницы.

Я должен уйти — если не ради Нилы, то ради себя самого.

Я мог бы исцелиться намного быстрее вдали от людей, которые высасывают из меня жизнь.

Стиснув зубы, я двинулся вперед. Большая повязка вокруг моего живота давала сломанному ребру некоторую поддержку, но я всё равно ощущал боль. Доктор Луиль по моей просьбе уменьшил дозу обезболивающих. Мне нужно было знать правду - следить за своим выздоровлением и научиться справляться с дискомфортом самостоятельно.

Потому что три недели - это чертовски долго.

Я не собираюсь ждать так долго.

Как только я смогу добраться до туалета, не потратив на это пятнадцать чертовых минут, можно считать, что я уже вылечился, и мне было все равно, что скажут другие.

Каждый шаг давал энергию атрофированным мышцам.

Каждое движение заставляло мое тело оживать.

И каждый спотыкание гарантировало, что я смогу уйти гораздо раньше.

Одиннадцать минут.

Это лучше, по сравнению с шестнадцатью минутами вчера.

Не самое лучшее достижение - идти от кровати до ванной, но я сократил пять минут за двадцать четыре часа. Я выздоравливал быстрее - поддерживаемый моим безжалостным напряжением.

Шатаясь обратно к презренному матрасу, я остановился в центре комнаты. Мысль о том, чтобы снова лечь на накрахмаленные простыни и снова уставиться в голубой потолок без всякой гребаной цели, кроме как мучить себя образами Нилы, не вдохновляла меня.

Я еще не был хорош для нее. Я должен был быть благоразумным и исцелиться, прежде чем спасать ее, но я не мог больше лежать здесь, не разговаривая с ней. Не говоря ей, как сильно я люблю ее, забочусь о ней, скучаю по ней, хочу ее. Я нуждался в ней. Мне нужна была ее улыбка, ее смех, ее прикосновения, ее тело.

Ты мне чертовски нужна, Нила.

После разговора с Жасмин в первый же день, мы договорились, что будем общаться редко и держаться далеко друг от друга. Трудно было не знать, что произошло в Хоуксридже, но Кат не знал, что мы выбрались оттуда живыми. Насколько знал мой дорогой любящий отец, наши с Кесом кости были теперь свинячьим дерьмом на задворках поместья.

И я хочу, чтобы так оно и оставалось.

Жасмин сделала все, что могла, чтобы скрыть нашу реинкарнацию от всех. Врачи и медсестры называли меня мистер Джеймс Эмброуз. Никто не знал, кто я на самом деле. Она даже отвезла нас в больницу, где мы никогда раньше не были —бойкотируя нашу обычную медицинскую команду в пользу незнакомцев, которые не выдадут нас.

Но это не значит, что я кому-то доверяю.

Я рисковал, пытаясь связаться с Нилой, но больше не мог себе отказывать. Одна только мысль о том, чтобы послать ей сообщение, как мы делали это до того, как я заявил свои права на неё, заставила мое сердце биться сильнее, а кровь быстрее бежать по венам.

Она была моим лекарством, а не медикаменты или врачи. Я был глупцом, избегая контакта с ней так долго, когда все, что я хотел сделать, это притянуть ее в свои объятия и держать ее в безопасности навсегда.

Обхватив себя рукой за талию, усиливая давление на пульсирующую рану, я босиком вышел из комнаты, волоча за собой капельницу на колесиках.

Я чертов инвалид.

В больнице было тихо.

Никаких чрезвычайных ситуаций. Никаких посетителей.

Это была приятная передышка от дневных часов, когда я должен был полностью сосредоточиться на зуде моих швов и боли в моем ребре, чтобы свести на нет подавляющий поток эмоций такого оживленного места.

Я не знал, который час, но яркие неоновые огни были приглушены, создавая иллюзию покоя и сонливости. Однако нездоровая тишина смерти прервала ложное спокойствие, затаившееся в темноте, ожидая, чтобы забрать свою последнюю жертву.

Двигайся дальше, смерть. Ты не заберёшь ни меня, ни моего брата, ни Нилу.

Не в этот раз.

Мои мысли вернулись к снимкам, которые Бонни показывала мне месяц или около того назад. Ее кабинет всегда был праздником цветов и рукоделия, но, когда она пригласила меня на чай, у нее появилось новое приобретение.

Фотографии.

Снимки Уивер, которая выглядела точь-в-точь как Нила, и моего прапрадедушки.

Я всегда знал, что выгляжу как Оуэн Хоук. Кат говорил мне об этом несколько раз, пока я рос. Но тогда я впервые услышал, насколько история Оуэна и Элизы похожа на мою собственную жизнь.

Это должно было напугать меня. Чтобы держать меня в узде и показать, что произойдет, если я пойду по этому пути.

Это не остановило меня.

Я фыркнул себе под нос.

И это произошло.

Оуэна убили, как и меня. Но на этом сходство заканчивалось. Оуэн умер, оставив Элизу страдать.

Я все еще жив и спасу ее.

С моего лба капал пот, и я судорожно глотал воздух, когда наконец зашаркал по коридору к стойке регистрации отделения реабилитации. Медсестра, которую я видел раз или два, оторвалась от клавиатуры.

Темные волосы, заплетенные в косы, венчали ее голову, а на лице не было косметики. Ей было за пятьдесят, она выглядела как настоящая матрона и придерживалась строгого дресс-кода, поэтому ей идеально подходила роль человека, больше заботящегося о других, чем о себе. Но, несмотря на отсутствие драгоценностей и личных украшений, ее глаза были полны заботы. Одним взглядом она подарила мне больше материнской ласки, чем когда-либо в моём детстве.

Впервые за долгое время в своих мыслях я вспомнил о матери.

Мое сердце тяжело забилось от воспоминаний. Мне никогда не нравилось думать о ней, потому что я не мог переварить воспоминания, которые приходили вместе с ней. Она была таким хорошим человеком, просто застряла в плохом месте. Она сделала все, что могла, и родила четверых детей, прежде чем силы покинули ее, оставив единственное наследство.

Какое-то время я ненавидел ее за то, что она была такой слабой.

Но теперь я ее понимал.

Мне было жаль её.

Медсестра вскочила со стула, когда я споткнулся и схватился за стол, чтобы не упасть.

- Мистер Эмброуз, вам действительно не следует вставать с постели.

Бросившись вокруг перегородки, она обняла меня за талию, сжимая мою рану.

На мне была медицинская рубашка без спинки. Ощущая заботу медсестры и разочарование от того, что непослушный пациент встал с постели, я отмахнулся от нее.

- Просто дайте мне минутку. Я в порядке.

- Вы не в порядке.

Я сузил глаза, отгораживаясь от ее мыслей и сосредоточившись на своих собственных.