Именно тогда, стоя в пыли глубоко под землей, я начал размышлять над тем, как мало знаю о собственной связи с подземным миром. Даже так: о том, как мало я понимаю в отношениях человечества с этим миром, в отношениях, уходящих в глубь веков.
Гюстав Доре
Как-то раз, во время прогулки по Тоскане, Леонардо да Винчи, миновав гряду валунов, оказался перед входом в пещеру. Он какое-то время простоял здесь, сосредоточившись на том, как прохладный ветерок обдувает его лицо, и, глядя в темноту, понял, что путь дальше – только вниз. «Внезапно во мне пробудились два чувства: страх и желание; страх перед грозной и темной пещерой, желание увидеть, нет ли чего-то чудесного в ее глубине»[11].
Мы, представители рода человеческого, обитали рядом с пещерами и подземными пространствами всё то время, что существуем на планете, и всё то время они вызывали в нас глубокие и неоднозначные чувства. Эволюционные психологи утверждают, что самые древние родственные взаимоотношения между нами и первозданной природой никогда не исчезают совершенно: оставаясь частью нашей нервной системы, они проявляются в бессознательных порывах, в инстинктах, которые управляют нашим поведением. Эколог Гордон Орианс называет эти атавизмы «эволюционными призраками минувших ландшафтов». На прогулках по подземному Нью-Йорку всякий раз, заглядывая в темный туннель или канализационный люк, я сталкивался с собственными фантомами сознания, унаследованными от моих предков, которые когда-то давно впервые спускались в темную пещеру…
Под землей мы… инопланетяне. В результате естественного отбора люди – во всех отношениях, от метаболических потребностей до решетчатого строения глаза и структур нашего студенистого мозга, – существа, приспособленные для поверхности, не для подземного мира. «Темная зона» пещеры (научное название частей пещеры, расположенных дальше «сумеречной зоны», куда доходит рассеянный свет) – это «про́клятый дом» природы, вместилище наших древнейших страхов. Тут с потолка свешиваются змеи, бегают пауки размером с чихуахуа, в углах таятся скорпионы – существа, страх к которым заложен в нас биологически, ведь так часто они убивали наших предков. Еще пятнадцать тысяч лет назад в пещерах по всему миру жили пещерные медведи, пещерные львы и саблезубые тигры. Лишь в самые недавние мгновения человеческой истории мы отучились, подходя к пещере, мысленно готовиться к встрече с чудовищем-людоедом, которое вот-вот прыгнет на нас из темноты. Но и теперь, заглядывая в подземелье, мы ощущаем отголосок страха: а вдруг в темноте могут скрываться хищники?
По мере того как мы эволюционировали для жизни в африканской саванне – при дневном свете мы занимались охотой и собирательством, а ночью нас преследовали хищники, – темнота продолжала нас пугать. Но мрак подземелья – «слепого мира», как назвал его Данте, – мог окончательно разрушить наше сознание. Первые европейские исследователи пещер, пришедшие в эпоху Нового времени, полагали, что длительное пребывание в темноте под землей может навсегда лишить рассудка. Вот как один из авторов XVII века описывает спуск в пещеру в английском графстве Сомерсет: «В какой-то момент мы стали опасаться таких прогулок, – ибо, войдя [в пещеру] в состоянии беспечности и радости, возвращались мы в задумчивости и печали, и более никто из нас не смеялся, пока был жив». Оказалось, что порой так оно и бывает: ученые-неврологи называют множество факторов, в силу которых продолжительное нахождение в полной темноте провоцирует психологические отклонения. В 1980-х годах, во время экспедиции в грот Саравак в Национальном парке Мулу на острове Борнео, спелеолог, войдя в гигантское пространство – одну из самых крупных пещер в мире, размером с семнадцать футбольных полей, – потерял из виду ее свод. Во время передвижения в кромешной тьме его парализовал шок, из грота его выводили товарищи по экспедиции. Спелеологи называют подобные вызванные темнотой панические атаки «экстазом».
Человек также с трудом переносит замкнутые пространства. Заточение в подземелье, в ситуации, когда движения ограничены, нет источника света, а запасы кислорода иссякают, – вероятно, самый жуткий из кошмаров. Древнеримский философ Сенека однажды описал спуск под землю экспедиции по поиску серебра. Искатели столкнулись с явлениями, заставившими их «трепетать от ужаса»: в частности, с тревогой, вызванной осознанием того, что толща земли «нависает над головами». Этого же мнения придерживался Эдгар Аллан По, певец клаустрофобии; вот как он рассказывал о заточении под землей: «Решительно ни при каких иных условиях нельзя представить себе таких неимоверных душевных и физических мук… Нестерпимо теснит в груди, удушливы испарения сырой земли, всё тело туго спеленато саваном; со всех сторон сомкнуты твердые стенки последнего приюта, тьма вечной ночи, и всё словно затоплено морем безмолвия…»[12]. В любом подземном пространстве, даже если нас не охватывает острый приступ паники, мы, по крайней мере, рефлекторно ощущаем: «что-то не так» – и представляем себе, как стены и потолок надвигаются на нас.
В конечном счете, сильнее всего мы страшимся смерти: наша нелюбовь к темным пространствам, приобретающая разные формы, – не что иное, как выражение ужаса перед осознанием собственной конечности. Наш человеческий вид хоронит своих мертвых в «темной зоне» пещер уже как минимум сто тысяч лет, согласно археологическим находкам в пещере Кафзех в Израиле, а наши предки, неандертальцы, занимались этим намного дольше. Образ царства мертвых, имеющий место во всех религиях мира: пещеры, где бесплотные тени парят в вечной темноте, – напоминает именно эти места. Даже в зонах рельефа, где никаких пещер не было и нет, а местные жители ни в какой форме не соприкасаются с подземным пространством (что в пустыне Калахари, что на сибирских равнинах), веками передаются мифы о вертикальном устроении вселенной, в которых подземное пространство населено ду́хами. Каждый раз, переступая порог пещеры, мы словно бы предчувствуем собственную смерть – что однажды она наступит, – в общем, соприкасаемся именно с тем, чего мы биологически запрограммированы избегать.
И тем не менее, постояв какое-то время у входа в подземелье, мы всё же спускаемся вниз. В ходе той прогулки по Тоскане Леонардо да Винчи также вошел в пещеру. (Внутри одной из стен, в глубине «темной зоны», он обнаружил останки кита: это воспоминание будет преследовать и вдохновлять его всю жизнь.) Почти в каждой доступной для исследования пещере на планете есть следы наших предков. Пробираясь на животе по грязным проходам в пещерах Франции или по протяженным подземным рекам Белиза, прошагав многие мили в известняковых пещерах штата Кентукки, археологи везде находили окаменелые следы древних людей: сквозь каменистые проломы они спускались под землю, в темноту, светя себе сосновыми факелами или масляными лампами. Наши предки оказывались в чуждой для себя среде, полностью оторванные от всего, что было знакомо им на поверхности: мир был темнее самой мрачной ночи, грохотало эхо, а из-под ног поднимались острые сталагмиты, похожие на клыки чудовищ. Путешествие в «темную зону», возможно, является древнейшим из ритуалов человечества, ему сотни тысяч лет, а археологические свидетельства относят его к эпохе, предшествующей человеку разумному. «Ни одна отдельно взятая традиция, – отмечает исследователь фольклора и мифологии Эванс Лансинг Смит, – не объединяет человечество так же, как спуск в подземный мир»[13].
Таким образом, начав анализировать собственный интерес к подземному миру Нью-Йорка, я понял, что столкнулся с гораздо более масштабной, древней и универсальной загадкой. Вопреки самой элементарной логике эволюции, вопреки многочисленным опасностям под землей, вопреки хору генетически присущих нам страхов, программирующих нас на то, чтобы оставаться на поверхности, вопреки даже возникающему перед глазами образу смерти, – в глубине нашего сознания скрыт импульс, увлекающий нас в темноту.