Несколько респондентов знали о «слабых местах» родительского брака, из-за которых один из них (чаще – мать) обращался к ребенку в поисках поддержки.
Мать слишком нуждалась во мне. Думаю, эмоциональная потребность матери в общении с ребенком зависит от того, сын у нее или дочь. Но в обоих случаях она существует.
Мать всегда манипулировала мной, чтобы я принимала ее сторону в спорах. Отец каждый раз становился козлом отпущения, и от меня требовалось обнаружить его вину и открыто выступить против. Такой ценой достигалась поддержка матери.
Я не должна была расстраивать родителей, но ответственность не ограничивалась только хорошим поведением. Каждая мелочь превращалась в проблему, так что мир в доме надо было сберечь любой ценой. Ходить на цыпочках и никого не огорчать. Кроме того, родители то и дело вступали в трехстороннее противостояние с бабушкой – она бывала очень груба с отцом, который, по ее мнению, был «недостаточно хорош» для мамы. Я наблюдала – и меньше всего хотела подливать масла в огонь.
Когда отец болел, приходилось становиться взрослой. Мать нуждалась во мне, чтобы побеседовать, поручить некоторые дела и так далее. А мне хотелось, чтобы она сама справлялась со сложной ситуацией.
У отца была прободная язва желудка, но я помню, что, пока он был в больнице, приглядывать приходилось за матерью. Она не справлялась одна – и я чувствовала свою колоссальную ответственность. Мать занимала слабую и зависимую позицию – по сути, вела себя не как родитель, а как ребенок. Помню, какое негодование я испытывала из-за того, что должна во всем и всегда ее поддерживать.
Понятно, что большинство детей почувствовали бы возросшую ответственность в тяжелой ситуации. Но единственным сложнее из-за того, что им не с кем поделиться чувствами, приходится всё переживать в одиночку.
Нет никого, кому можно было бы сказать: «Представляешь, наша мать опять…» Такое чувство, что всё, так или иначе, ляжет на мои плечи. В эти моменты особенно остро ощущаешь одиночество.
Иногда чувство ответственности разрастается до того, что ребенок становится медиатором семейных отношений. Многие наши респонденты в детстве считали своим долгом помочь родителям договориться.
Мать с отцом без конца скандалили. Бывало, я брал подушку с одеялом и ложился под дверью их спальни, чтобы остановить перепалки.
Таким образом, я выступал в роли переговорщика: если родители ссорились, я должен был поправить дело, это было в моей власти. В первый год после того, как они снова поженились, мать часто паковала чемоданы, и мы уезжали. Я сидел на заднем сиденье в обнимку с плюшевым мишкой и спрашивал: «А папочка не расстроится?» Всегда старался их примирить.
Уже в раннем детстве мы узнаём, что счастье – неотъемлемый атрибут благополучной семьи. Но единственный ребенок почему-то решает, что ключ к счастью – в его руках.
К тому моменту я уже чувствовал определенную ответственность за мать, поскольку был центром ее жизни. Например, она ясно дала понять, что я не должен уезжать слишком далеко. То есть если бы я захотел путешествовать в Эдинбург… сами понимаете. Так что я уехал учиться в университет графства Эссекс – достаточно далеко, чтобы не жить дома, но иметь возможность быстро приехать, если будет необходимость.
Когда ты единственный ребенок, изначально ощущаешь чувство вины. На тебя направлено всё внимание. Теперь, когда отец болен, мои визиты к родителям, кажется, стали единственной радостью в их жизни. Но это, конечно, не помогает мне чувствовать себя звездой вечеринки. Скорее, я чувствую, что обязан их развлекать и поддерживать.
Наши респонденты часто считали себя в ответе за то, насколько удачно прошли семейные торжества: Рождество или совместный отпуск. С таким восприятием мы сталкивались столь часто, что решили посвятить праздникам отдельную небольшую главу (см. главу 11).
2. Ответственность за собственное существование
Поразительно, как много наших собеседников в детстве полагали, что на них лежит ответственность за отсутствие братьев и сестер. Это чувство нередко возникало после подслушанных разговоров взрослых.
Моя мать постоянно рассказывала, как тяжело ей далось мое появление на свет. Мне внушали, что именно из-за меня у нее больше не было детей.
Иногда взрослые прямо об этом заявляли:
В родах возникли осложнения, и никто не скрывал, что я в этом виновата. Отец до сих пор вспоминает, что роды были очень тяжелыми и мама не решилась пройти через это снова. «Пережив такое, мы больше детей не хотели…» Честно говоря, не чувствовалось, что и меня очень уж ждали.
Эта идея могла укорениться – несмотря на то, что фактических оснований не было:
По семейной легенде, я в младенчестве подхватил свинку и заразил папу, а потому они с мамой больше не смогли иметь детей. Только будучи взрослым, я осознал, что болел в семилетнем возрасте.
Да, риск возникновения медицинских проблем при рождении единственного ребенка достаточно высок. Точнее, зависимость обратная: эти осложнения становятся причиной его единственности. Но в сознании ребенка такие сообщения вызывают неизбывное чувство вины. «Ты принес столько бед» или «с тобой было так непросто» – вот лишь выборочные мысли, с которыми наши респонденты провели первые годы жизни.
Беременность и роды дались матери чрезвычайно тяжело. Не знаю наверняка, но мне так кажется, потому что она часто говорила: «Твой отец оказался перед выбором: спасти меня или спасти ребенка?» Она без конца повторяла это, как будто ей было важно, чтобы я знал. Думаю, что всё так и было, я ей верю – но уж очень часто я это слышал.
Возможно, так зарождается комплекс вины, который позже сыграет негативную роль в психологическом опыте единственного ребенка.
По словам матери, это был не очень приятный процесс, и я, безусловно, чувствую свою вину. Тяжелыми для нее были не только роды, но и весь тот период. Опыт, через который родители прошли со мной, заставил их больше не планировать детей. Отец всегда говорил, как маме трудно пришлось в первые несколько лет. Думаю, до моего появления они хотели нескольких детей.
Я родился крупным, акушерки прозвали меня «слоненком»; полагаю, матери было очень больно. Она заставляла меня испытывать чувство вины и за это – возмутительно!
Бывает, что один из детей умирает. В этих критических случаях родители – по невнимательности или от отчаяния – могут не заметить, как внушают оставшемуся ребенку чувство ответственности за гибель брата или сестры.
Мне было семь, когда мой младший брат умер в возрасте двух недель, а чуть позже мать родила еще одного ребенка – мертвого. Эти дети появились – и исчезли. Отчасти я даже желал им смерти – и остро чувствовал вину. Представьте, на протяжении семи лет ты – единственный, а тут появляется брат, которого ты не особенно-то и хотел… Я очень долго чувствовал себя виноватым, думая, что каким-то образом убил его.
Давным-давно мать потеряла дочь. Помню, она часто садилась перед камином и плакала, пока я пытался играть под столом. Кажется, она так и не оправилась от горя. Мне нередко доводилось слышать: «Если бы сестра была жива, она бы поставила тебя на место!» Тогда это звучало чертовски занудно – когда тебе шесть, погибшая сестра для тебя мало что значит. Еще мать вела счет: «Сегодня твоей сестре исполнилось бы двенадцать». Постоянное напоминание о ее страданиях ложилось на мои детские плечи тяжким грузом.
