Перед самым нашим отъездом пришли трое немцев-рабочих. Я пригласил их в дом, угостил трофейными гаванскими сигарами. Поблагодарив, они взяли по сигаре, но не закурили, а убрали в карманы. Оказалось, что посетители пришли выразить благодарность за освобождение от гитлеровской тирании. Старший из них, с виду лет шестидесяти, заверил, что они всецело за поражение фашистской Германии.

- Я коммунист, - сказал он, - а эти двое беспартийные, но антифашисты. Всем нам грозила смерть, и мы скрывались. Только ваша победа помогла нам вздохнуть свободно.

- А что думают другие рабочие Биркенвердера? - спросил я.

- Народ запуган пропагандой Геббельса. Но многие, уверяю вас, герр генерал, понимают, что вы несете нам мир, прогресс и демократию.

Слова немца звучали искренне, укрепляя надежду на то, что будущее Германии должно оказаться в руках таких вот борцов против фашизма. Немецкий коммунист подарил мне трубку, которую я до сих пор храню в память о тех днях.

О встрече с немецкими рабочими я рассказал П. Ярошевичу. Он тоже был уверен, что теперь с каждым днем немецкое население будет все больше убеждаться в лживости геббельсовской пропаганды.

Так оно и было. Постепенно начинал таять ледок в отношениях между населением и нашими войсками.

Местные жители охотнее разговаривали с солдатами, расспрашивали про Польшу, Советский Союз, предлагали свою помощь в ремонте дорог, переправ. Возле походных кухонь толпились дети и старики с котелками в руках.

В Креммене к генералу Зайковскому пришла группа немцев. Они рассказали о находящихся поблизости больших складах с оружием и боеприпасами.

- Господин генерал, - заявил седой мужчина, возглавлявший делегацию. Заберите поскорее это оружие, пусть наконец закончится проклятая война. Я сам в первую мировую был солдатом и знаю, что война приносит народу одни лишения и горести.

* * *

24 апреля соединения нашей армия, пройдя с боями 80 километров, достигли рубежа Креммен, Флатов, Пернике, Науэн и в соответствии с планом операции начали переходить здесь к обороне, прикрывая правое крыло завершавшей окружение Берлина главной группировки фронта.

Уже следующий день показал, что противник питает самые агрессивные замыслы. На рассвете части 25-й моторизованной, 3-й морской и 4-й полицейской дивизий нанесли контрудар в районе Зандхаузена. Особенно сильный нажим был произведен в стыке между 5-м и 6-м пехотными полками. Не выдержав натиска, они отступили на три километра. При этом командир 2-й пехотной дивизии полковник Суржиц допустил оплошность, оставив врагу небольшой плацдарм на южном берегу канала Руппинер.

Остановить немцев удалось благодаря мужеству и находчивости артиллеристов 2-й гаубичной бригады полковника Казимира Викеитьева и противотанковой артиллерийской бригады полковника Петра Дейнеховского. Они выставили орудия на прямую наводку и в упор расстреливали контратакующих.

Освобождение от врага территории южнее Зандхаузена продолжалось два дня - промах Суржица стоил дорого. Правда, он был молодым комдивом. Видно было, что полковник тяжело переживает неудачу, как, впрочем, и недавний командир этой дивизии Я. Роткевич.

Мы временно закрепились на 40-километровом участке, готовясь к броску на рубеж Эльбы. Штаб армии разместился в Марвитце.

* * *

По пути в Парен, куда переезжала оперативная группа, мы задержались близ Зонненберга, во дворце фон Риббентропа. Двухэтажный дворец укрылся в густой чаще вековых дубов и буков на берегу живописного озера. Высокая железная ограда отделяла его от внешнего мира. Во дворце имелось подземное убежище, куда спускался лифт, такой большой, что в его кабине помещалась мягкая мебель. Я осматривал комнату за комнатой, удивляясь. необыкновенной роскоши. Обошел спортивный зал со шведской стенкой, кольцами и трапециями, медицинский кабинет, оборудованный новейшими аппаратами, машинный зал для кондиционирования воздуха. Осмотрел музейные коллекции сервизов, хрусталя, оружия, богатые охотничьи трофеи.

Довелось мне видеть, правда издали, и хоромы Геббельса. Я проезжал вблизи города Ланке. Там, на фоне безоблачного неба, высился над озером еще более роскошный, чем риббентроповский, дворец со старинными башнями и лепными фигурками - летняя резиденция министра пропаганды.

Говоря сейчас о роскоши, в которой жили фашистские главари, я думаю о море слез и крови, сопровождавшем их господство. Невольно вспоминаются многочисленные лагеря смерти, которые в те же самые дни приходилось нам освобождать.

В лагере близ Ораниенбурга содержались люди из разных стран Европы. Среди заключенных оказалось мною польских девушек. Гитлеровцы заставляли их работать на военных заводах, за малейшие проступки бросая потом за колючую проволоку. В этот же лагерь гитлеровцы упрятали более полутора тысяч немецких антифашистов.

В одном из бараков находился старый испанец, почти пять лет проведший в фашистских застенках. На вид ему было больше семидесяти. Он так ослаб, что не мог говорить, и его фамилию назвали друзья по заточению: Ларго Кабальеро, бывший премьер-министр республиканской Испании.

Ларго Кабальеро сразу же перевезли в медсанбат 1-й дивизии имени Костюшко. Врачи и сестры круглые сутки дежурили возле его постели. Чуть освободившись от забот, и я поехал в медсанбат навестить Кабальеро. Он уже чувствовал себя лучше и рассказал мне о последних днях борьбы республиканской Испании с франкистами, о том, как его схватили во Франции и как фашисты потом издевались над ним...

Окрепнув, Ларго Кабальеро улетел в Москву.

23 апреля группа политработников 2-й дивизии, посетившая бывший концлагерь в Ораниенбурге, прислала докладную записку, при чтении которой леденела в жилах кровь: гитлеровцы жестоко обращались с заключенными, которых в том лагере содержалось более 50 тысяч. Узников, истощенных голодом и изнуренных болезнями, заставляли работать по 15 часов в день, били нагайками, пинали, травили собаками, расстреливали и вешали. День и ночь работал в лагере конвейер смерти: газовые камеры и крематории...

Политаппарат армии позаботился о том, чтобы эти чудовищные факты, обличающие звериную суть фашизма, стали известны личному составу частей. Солдаты и офицеры были полны решимости бить врага еще сильнее и беспощаднее.

* * *

27 апреля наступление 1-й армии Войска Польского и ее соседей возобновилось. Это была наша последняя операция во второй мировой войне. Мы штурмовали прочный рубеж, пролегавший по каналам Хафельлендишер, Гроссер Хаупт. Тяжелые бои продолжались здесь до 30 апреля. 42-й танковый корпус противника упорствовал вопреки логике и рассудку. Пленные признавали, что потери людей и техники в частях достигают 70 процентов. А один немецкий офицер, понурив голову, сказал:

- Эта контратака была последней: у нас нет больше сил держать оборону...

И действительно, гитлеровцы начали отступать. Наши дивизии захватили Фербеллин, Герн, Ландин, Штродене и десятки других населенных пунктов, ликвидируя остатки последних вражеских частей, отступавших к Эльбе.

Вспоминается такой эпизод. Отступая, гитлеровцы подорвали мост на реке Хафель, к западу от Ринова. Возле моста создалась пробка: застопорилось движение наших танков, орудий. Саперы на этот раз не успели подойти.

Я вылез из машины и подошел к мосту. Его металлические пролеты, сброшенные взрывом со средней опоры и прочно покоившиеся своими основаниями на береговых опорах, образовали глубокую седловину, нижняя часть которой была в воде. Как выйти из положения? Я осмотрелся вокруг. На берегу торчали штабеля бревен. Решение созрело мгновенно: заполнить седловину бревнами. С помощью солдат я толкнул туда первое бревно. Танкисты, собравшиеся на берегу, поняли меня без слов и тут же включились в работу. Вскоре переправа была готова, в колонна машин тронулась через Хафель.

Между тем фашистское командование торопилось переправить остатки своих войск за Эльбу. Оно оставалось верным себе: лучше сдаться в плен американцам или англичанам, чем русским. Настигая вражеские части и подразделения, мы громили их с ходу.