— Что с ней делать?..
Она не умерла, он это чувствует, прислонившись к ее груди, из которой вырывается едва заметное дыхание…
Она не умерла, но умрет, если останется здесь, одна, далеко от жилья… Ему вспомнились слова соловья и, сделав решительный жест, он подбежал к высокой сосне, стоящей на краю дороги и, прислонившись к ней плечом, что есть силы надавил на нее…
Что-то глухо треснуло и высокое гордое дерево, качнувшись плавно, с шумом, ломая по пути кустарники и сучья соседних деревьев, упало на землю поперек дороги.
Леший отскочил и злорадно усмехнулся.
— Добро, — процедил он. — Вот я делаю добро…
Бубенчики слышались совсем близко.
Стоя за кустом, леший наблюдал за поворотом дороги. Он видел, как показалась тройка в блестящей упряжи, запряженная в огромный дорожный тарантас с поднятым верхом.
Через секунду на дороге произошло смятение. Возгласы кучера, его понукания слились в одно с шумом копыт затоптавшихся на месте лошадей.
Проезжие остановились.
Леший грубо толкнул свою жертву ногой.
Девушка застонала…
VI
Он долго смотрел вслед удаляющемуся тарантасу, следил за облаком пыли, вздымающимся из-под его колес.
И что-то спокойное, радостное прилило к его сердцу… Это спокойствие разлилось по его жилам, успокоило его мятежную, бурлящую кровь…
И он захохотал. Захохотал в порыве непонятной ему радости, захохотал диким самодовольным смехом.
Угрюмый лес вторил ему… Вторили ему деревья и кустарники, вторила зияющая мрачной пастью ночи зеленая чаща…
Шумели развесистые деревья… потрескивал валежник, истерическим смехом заливался вдалеке пересмешник…
Леший хохотал, извиваясь в дикой пляске, взвизгивал в диком упоении…
— Чего ты? — крикнула меланхолично сова.
Этот окрик привел, казалось, лешего в себя. Его душил смех, но, умолкнув, с горящими глазами, он гордо посмотрел туда, где в темноте светились неподвижным зеленым пламенем глаза совы.
— Что с тобой? — повторила та.
— Радость!.. — закричал леший. — Радость, радость!.. Понимаешь ли ты, что такое радость? — Он снова захохотал.
— Мог ли я думать, что способен сделать добро?.. Да, да, добро. А я его сделал… Понимаешь?.. Сделал в первый раз в жизни!..
— Добро?.. — удивленно спросила сова.
— Да, да, настоящее добро. Ты видела сейчас людей? Они подобрали девушку, принесенную сюда мною… Если бы я не преградил им дороги, сломав дерево, они проехали бы мимо. Проехали бы и оставили ее умирать здесь…
Я хочу награды! — топнул он гневно ногой. — Люди счастливы, потому что делают добро… Я требую себе долю этого счастья. Требую! Требую!..
— Счастья?.. Тебе еще мало того, что ты получил? Ты ненасытен. Глупец, то, что ты нашел, и есть счастье… Если хочешь, люди не счастливее тебя. Ты испытал то же, что испытывают они, испытывают ежечасно, ежеминутно… Ты нашел счастье, гордись им… — и, сказав это, сова иронически усмехнулась.
Все существо лешего как-то съежилось.
— Счастье? — воскликнул он. — Быть рабом значит быть счастливым? Не я глуп, а ты!.. Ты чувствуешь только дыхание ночи… Ты раба ее, бесчувственная, холодная. Этот миг наслаждений — цепи! Цепи, оковывающие и тело и душу… Счастье? Цепи — счастье?
Нет, нет. Только свободный может быть счастливым. Я поддался минуте и сделался рабом, но рабом лишь одного мгновения. Если счастье в наслаждениях тела, то это омерзительное счастье, грязное, мелкое!
Я не нашел его, но я чувствую его величие, его захватывающую власть, чувствую его постоянство, неприкосновенность …
В преклонении счастье… а не в рабстве!
VII
Леший больше не смеялся. Он шел молча. Изредка останавливался у ручья, ложился на землю и, напившись студеной воды, садился на берегу и отдыхал.
Шли дни за днями… Розовел небосклон, подымалось солнце, грело своими палящими лучами и медленно подвигалось к закату. Пурпуром разливалось по горизонту, ярким отблеском своего зарева окрашивало поля, болота, реки и леса и… исчезало.
Шли дни за днями… Сгущались тени, темнели мрачными пятнами, снова оживали и снова темнели.
Леший шел… Днем лесами и рощами, ночью проселочными дорогами, деревнями, усадьбами. Переплывал через реки и озера, перелезал через плетни и заборы.
Какая-то сила толкала его безостановочно вперед. Какой-то таинственный голос шептал ему «иди»…
И леший шел…
VIII
Предоставим на время лешему идти по пыльным дорогам, предаваясь своим мечтам… Он идет, не оглядываясь ни назад, ни по сторонам… Идет, не замечая ни дня, ни ночи… Идет, влекомый жаждой к светлым и чистым чувствам, упрямый и злой в своих желаниях, непоколебимый в своих влечениях…
Пусть он идет, страстный мудрец!.. Пусть идет туда, куда его тянет… Если его цель не пространство, не вселенная, он достигнет ее.
IX
…Она была дивно хороша… Вся в белом, с легкой шелковой шалью на голове, привидение, она привидением скользнула на террасу, тенью мелькнула на дорожке, залитой бледным светом луны, и скрылась в мраке густого парка.
Старый парк!.. Веками разрастался он. Веками стоял он здесь, молчаливый, задумчивый… Сколько тайн поведали ему эти века… Сколько прекрасного видели его могучие старые дубы, ели, березы… Сколько ужасного могли бы поведать людям развесистые каштаны, пахучие липы, стройные тополя… Цепкий боярышник, дикая малина, заброшенные клумбы… Ветхие скамейки, побуревшие, с едва заметными следами зеленой краски… Дорожки, заросшие травой и диким бурьяном… Стариной, далекой, легендарной, веет от всего этого. Покосившиеся набок беседки и павильоны с фантастической резьбой, поломанной, стершейся… Из мрака глядела эпоха, далекие времена родовитых бояр и вельмож, времена крепостничества, сказочного богатства и своеволия. Мрачно глядел старый парк.
Но, изрезанный по всем направлениям обвалившимися теперь канавами с перекинутыми через них и местами провалившимися мостиками, он все же был прекрасен, старый вековой парк.
Прекрасен своей тоскливой, полной жуткого чувства тишиной… Прекрасен своим величавым таинственным спокойствием…
Его оставили в покое. Много хозяев перебывало в запущенной старинной усадьбе, но никто из них не решился его расчистить. Как будто эти люди понимали, что выполоть дорожки, подстричь деревья, — значит совершить святотатство, нанести старику неизлечимую, незаслуженную рану…
Величавый, он таинственно тянулся далеко, далеко… Там, дальше, за болотом шли леса и рощи…
Она была дивно хороша… Мрак тенистой аллеи скрывал черты ее лица, но сквозь дымку невольно чувствовалась вся прелесть ее вдохновенного лица, прелесть и трепетание ее упругой груди, стройность тонкого стана…
Песок скрипел под ее ногами, когда он шла… Трава колыхалась и шелестела от дуновения ее длинной одежды…
Местами, где редели каштаны, в аллею проникал сквозь густую их листву белый свет луны… Неподвижными пятнами лежал он на траве, мелькал на сломанных скамейках, бесформенных глыбах мрамора, изображавших когда-то статуи богов.
И еще таинственнее казался от этого старый парк… Его жуткая щемящая тишина как бы предостерегала от чего-то…
Прекрасная женщина в белом шла вперед быстро и уверенно. Она привыкла к этой тишине… сроднилась с этими густыми тенистыми аллеями… Она доверчиво, смело углублялась все дальше и дальше… Легко перепрыгивала через мелкие канавки, заросшие папоротником, осторожно ступала по мостикам и все шла…
Остановилась она только тогда, когда перед ней бесконечной серой полосой открылось непроходимое болото. Густая пелена белого сырого тумана легким пологом реяла над ним… Затхлостью испарений тянуло от него…
Тяжело вздохнув, кутаясь от сырости в свою прозрачную шаль, она опустилась на уцелевшую скамью. С минуту, казалось, она прислушивается… Недалеко в кустах что-то треснуло, но сейчас же снова затихло.
Широко размахивая крыльями в воздухе, пролетела большая летучая мышь и жалобно пискнула.
