— Запомните, Бутлер, преступление всего совершается во времени!
— Виноват, господин инспектор?
— Во времени. Я сказал именно то, что вы услышали. Во времени, запомните это!
— Но… это кажется очевидным…
— Не вполне. Видите ли, время, а точнее говоря, одновременность, является условием существования всякого пространства. В свою очередь, неявным условием существования одновременности может быть лишь постоянное присутствие Бога повсюду, в каждом месте. Кто же еще, кроме Бога, может находиться во множестве мест одновременно?
— Да… Кажется, я понимаю, господин инспектор.
Я могу идти?
— Да, конечно, коллега Бутлер, идите. Желаю вам продуктивной работы.
Когда Бутлер, вышел, инспектор задумался о том, что, собственно, он сделал минуту назад; не следовало ему так категорично ставить на место Бутлера. Он не находил себе оправдания. Ни единого. Кроме… кроме разве что какой-то мании времени, завладевшей им в последние дни.
Проявлялось это в поразительном ощущении, что время мчится «сломя голову», что его беспристрастное течение (беспристрастное, а значит, не измеряемое никакими природными явлениями), по сути очень стремительно, а не плавно-медлительно, как это мы себе представляем. Тиканье часов, спокойный ритм капель воды, восходы и заходы солнца ничего не доказывают. Инспектор достал из ящика бюро блокнот и записал в нем: «Внимательнее опекать Бутлера, это не повредит». Потом скромно полюбовался собой в карманном зеркальце, примеряя одну из заученный мин под название «направленное удивление». Он считал, что хороший полицейский должен ко всему быть готов. Когда вошел сержант Балка с рапортом, Бому удалось молниеносно спрятать зеркальце в карман.
— Ну, что там? — бросил он вошедшему.
— Ничего особенного. Пара драк, пара изнасилований. В районе появился новый террорист.
— Бригаду выслали?
— Да, но парень тут же сгинул.
— Ничего, ищите. Наверняка он вскорости снова объявится. Да, еще одно… вы не знаете, почему это Бутлер сегодня так бледен? Он что, съел по ошибке собственный тотем?
— Э-э… нет, инспектор, такого не может быть… Постараюсь осторожно выпытать у него…
— Хорошо. Вы же понимаете, сержант, мы должны заботиться о своих сотрудниках… Можете идти.
Только теперь инспектору пришло в голову, что то, что он приписывал Бутлеру, могло на самом деле произойти с Культерманном. Правда, случаи самопожирания были неслыханно редки, но и такую возможность следовало иметь ввиду. «Я даже не знаю, был ли клан Культерманна эндо- или экзогамным». Он набрал соответствующий запрос на клавиатуре, и на экране монитора мгновенно появилась информация: «Эндогамия при строгом табу на кровосмешение». «Да, этого можно было ожидать», подумал Бом, «самая худшая, самая жесткая комбинация». Так может какое-нибудь нарушение табу?.. Слишком неправдоподобный мотив для самоубийства. Культерманна такое не смутило бы. Более того, он мог бы еще и гордиться этим:
он всегда старался быть человеком необычным, шокирующим окружение. С другой стороны, в городе недавно был случай самоубийства из-за нарушения табу — некий горожанин оскорбил духа предка посредством осквернения огня. Его нашли на следующий день с выколотыми глазами и вырванным языком. Потом много говорилось о поразительной твердости духа бедняги — он покарал сам себя в полном соответствии с древними традициями.
В одиннадцать состоялась телеконференция руководителей главных округов Города. Из их докладов вытекало, что ситуация в метрополии далека от тревожащей. Тотемные кланы на всей подконтрольной территории находились в состоянии равновесия. Бом информировал участников совещания о деле Культерманна, не упоминая пока что о своих гипотезах. После собрания он отправился на поиски новых материалов, которые помогли бы ускорить решение загадки.
— Господин инспектор, зачитать вам результаты экспертизы? — спросила его секретарша, но Бом только махнул рукой. В коридоре он наткнулся на сержанта Балку.
— Господин инспектор, — прошептал сержант, — я говорил с Бутлером. Кажется, он чувствовал себя плохо, потому что… был потрясен, когда вчера, во время осмотра в квартире Культерманна вы обозвали его… толстокожим олухом.
Бом покачал головой. Если уж парни вроде Бутлера становятся так чувствительны, то куда это катится мир? Этак вскорости никому ничего сказать нельзя будет. Совершенно ничего. Что станется с простым человеческим общением? Все будут до такой степени скованы всякими табу, что не только любые действия, но и разговоры станут опасными для окружающих. И что мы тогда будем делать?
Он думал об этом в служебном автомобиле по пути к квартире Культерманна. Он решил извиниться перед Бутлером, хотя все дело выглядело вздором.
Открытая широкими улицами города перспектива помогла на минуту отвлечься от охватывающей все и вся паранойи.
Двери жилища Культерманна были опечатаны. Два незнакомца на лестничной площадке обсуждали смерть писателя. На них были белые костюмы и сорочки; они не обратили на Бома никакого внимания.
— Кто бы мог поду?
— Навер, лиция олго бу рассл.
— Как ты ду, може…
— Зможно он гиб по сво ственной ине.
По содержанию (а скорее по форме) диалога инспектор понял, что оба принадлежат к многочисленной секте страхословов. Они не выговаривали слов и фраз полностью из боязни, что навлекут на себя и близких какое-нибудь несчастье. Таково было одно из побочных последствий царящей в Городе системы тотемизма.
Люди боялись, что случайно назовут тайное имя чьего-то тотема и это вызовет смерть человека либо агрессию с его стороны. Еще хуже было ненароком произнести имя умершего предка. Бом, не смущаясь присутствием этих двоих, извлек многоцелевой ключ и быстро справился с замком.
— Чтовыде? — услышал он обращенный к нему вопросительный возглас.
— Эйкенграв натусэбб! — ответил он бессмысленным сочетанием.
Это был лучший способ против членов секты (кто может поручиться, что бессмысленные звуки не содержат какого-нибудь страшного сочетания?).
Инспектор услышал топот ног по ступеням, быстро затухающий внизу.
Квартира покойного как обычно заставила его слегка оробеть: сверкающий пол с утопленными в нем картами звездного неба; на противоположной стороне обширного холла — огромное полотно Сишаха «Переход Божьего Народа через Чермное Море». Какая-то не сформировавшаяся мысль мелькнула в голове Бома. Ведь он слышал о языковых экспериментах Культерманна, принадлежащего к творческому авангарду. Не было ли это связано с поисками тайного имени Бога?
Это можно было бы принять в качестве рабочей гипотезы. В комнате с окнами на восток не был еще стерт меловой контур тела Культерманна. Бом уселся в кресло. Со стороны компьютера донеслось деликатное звяканье. В КВАРТИРЕ ПОСТОРОННИЙ — прочитал инспектор на экране монитора; системы безопасности действовали. Именно в этом-то и заключалась загадка: если системы действовали и если это не самоубийство, то Культерманна должен был убить либо кто-то из близких, либо дух.
Недоверчивость Культерманна была повсеместно известна; он никогда не впустил бы незнакомца в свою квартиру.
Инспектор открыл тумбочку письменного стола писателя; часть бумаг забрал Бутлер, но часть еще оставалась. «Характерно для современной полиции», подумал Бом. «Если чего-нибудь нельзя загнать в компьютер, то, значит, это неразрешимая проблема.» Он нашел тетрадь с надпись «Идеи». В ней были как отрывки стихотворений и цитаты из Священного Писания, так и собственные мысли Культерманна. Инспектор медленно просматривал заметки, задерживаясь на интересных фрагментах. «Я добиваюсь удара рогатины и капли огня» — прочел он на одной из страниц. «Погребаю умерших в собственном брюхе»
— замечание на другой. Под ней совершенно невинно: «Встретиться с Этель в 16.30». (Бом подумал, что эта информация была очень важной и интимной для писателя, раз он не доверил ее памяти компьютера). Далее шло весьма загадочное:
«Это верно. Знает ли поэзия какие-нибудь способы, чтобы изменить жизнь (иначе говорить, иначе жить, иначе чувствовать)?» Было также несколько интересных цитат из священного писания которые инспектор перенес в свой блокнот.
