В девяностые годы прошлого века, а точнее – в тысяча девятьсот девяносто четвёртом, Андрей Михайлович Цапкин, по его словам, заработал свои первые большие деньги. Он и до этого не был бедным человеком, но только благодаря капиталам семьи Цапкиных. До тридцати лет Андрей Михайлович и не думал, что ему нужно зарабатывать самостоятельно. Но когда отец с матерью решили вернуться на историческую родину – в Израиль, – Цапкин в первый раз задумался: «А что, если всё вдруг закончится?» – и, заняв у родителей необходимую сумму, поставил на улице А. ларёк с сигаретами, и тот простоял двадцать с лишним лет, пока новый мэр не снёс все подобные торговые точки в городе, как портящие исторический облик. К тому времени Цапкин уже не нуждался в доходе от продажи сигарет и держал ларёк исключительно из ностальгии.
Улица А. города М. вместе со всеми её переулками была для Андрея Михайловича поистине родной. Все поколения Цапкиных жили здесь ещё с тех времён, когда один из русских царей пожаловал древнему родственнику Андрея Михайловича имение. Позже, когда после революции дом Цапкиных отобрало государство и сделало многоквартирным, семье Андрея Михайловича пришлось ютиться в одной из квартир, что, в принципе, можно считать удачей, учитывая непростое отношение новых властей к зажиточному классу. Но Андрей Михайлович Цапкин не был бы собой, если бы не восстановил историческую справедливость уже в две тысячи первом году, отсудив у государства дом. Цапкин никогда не распространялся, как ему это удалось, но и без его объяснений мне было понятно, что Андрей Михайлович ближе к сорока годам обзавёлся достаточными связями, чтобы без особых трудностей добиваться любых поставленных задач, по крайней мере из тех, что не претендуют на звание высших. Когда наша дружба, спустя несколько месяцев после событий в магазине, окрепла, и Андрей Михайлович стал доверять мне в достаточной мере, я своими глазами видел в гостях у него людей в форме с самыми большими и яркими звёздами на погонах. Нередко Цапкин принимал у себя людей, что мелькают в политическом блоке новостей центральных каналов. Общался он с ними запросто, даже небрежно, но в их глазах я никогда не видел непонимания или строгости, скорее – в них читалось глубокое уважение с оттенком страха.
Отвоёванный дом Цапкин отремонтировал, превратив в один из самых дорогих домов в городе М., и стал сдавать квартиры, стоимость аренды которых достигала таких величин, что их неприлично произносить. Если вы думаете, что Андрей Михайлович Цапкин на этом остановился, то сильно ошибаетесь. Следующий его ход был поистине грандиозным. Цапкин справедливо полагал, что, владея настолько дорогой недвижимостью, он не может всё-таки гарантировать себе безоблачного будущего, и связано это не столько с его личными качествами, сколько с особенностями страны, где мы имеем счастье проживать. Нет, он не обвинял её в несправедливости. Нет, он не роптал и не размышлял о путях спасения, Цапкин с той самой русской обречённостью, на которую способны только евреи и немцы, принялся обеспечивать себе тыл. На всякий случай: не ровен час, опять начнут сносить памятники, которые поставили на место, после того как снесли их в прошлый раз, или начнут тасовать цвета на государственном флаге или снова на могилах умерших вместо крестов будут ставить обелиски со звёздами. Разве можно гарантировать хоть что-то в России в самом начале века, как сейчас? У нас можно гарантировать лет тридцать спокойствия только тогда, когда начнутся шестидесятые годы и далее. И снова рухнет всё, ближе к новому веку, чтобы в следующем, до новых шестидесятых, умирать за вскоре разрушенное будущее. И нет в этом фатума, и нет вины ничьей, просто Родина наша как женщина, у которой вот такие менструальные циклы. Пока эта женщина не начала истекать кровью, не приняв в лоно своё семя очередной национальной идеи, и не понесла, питая через пуповину истории своего спасителя, Андрей Михайлович Цапкин придумал, как ему остаться при своём, а лучше вообще на иждивении, при любом раскладе, включая беременность и выкидыш. А выкидыши у Родины нашей матушки случаются с завидной регулярностью, и это намного страшнее всего остального, ведь не может быть ничего страшнее, чем горе матери, бесконечно любящей как рождённых, так и своих не родившихся детей.
Решение оказалось простым и изящным – нужно вплести свою фамилию в историю и культуру. Желательно в ту историю и культуру, что не испачкана политикой, чей авторитет поддерживается государством при любом строе и при любой власти как часть духовной составляющей, как часть культурного кода. Цапкин решил было приобщить свой род к великим полководцам, но, скрупулёзно изучив вопрос, понял, что такие вроде бы незыблемые авторитеты первыми подвергаются нападкам в случае смуты. И прошлые подвиги их ставятся в упрёк, и великие победы оказываются поражениями, а завоевания во имя освобождения преподносятся как банальный захват территории в угоду сиюминутным интересам. Это в лучшем случае, а зачастую великих мастеров ратного дела и вовсе объявляют сумасшедшими, низводя героизм до диагноза. Андрей Михайлович Цапкин, будучи человеком умным, не стал надеяться на авось, он взялся за то, что ценится во все времена, а именно – русскую литературу. Не ту литературу, что была на стыке каких-либо эпох или идей. Не ту, где можно разглядеть идеи красные, белые, чёрные, а за ту её часть, что, в отличие от литературы западной, относящей себя к индустрии развлечений, взвалила на плечи бремя духовности. Из-за этой духовности до сих пор у нас писателя, зарабатывающего деньги на своих произведениях, считают еретиком. Дай волю, с удовольствием сожгут на костре, хоть и нет такой казни в наших традициях. У нас сажали на кол, но время сейчас такое, что даже столь лютое мучение легко могут подвести под статью за пропаганду сами знаете чего. И Андрей Михайлович Цапкин нашёл то, что хотел. Здесь, в городе М., на улице А. есть дом-музей именно такого писателя – настоящего и не про entertainments, а исключительно про духовность. Я, если честно, ничего из него не читал, но, по словам Цапкина, это был наилучший кандидат. Несмотря на гордое имя «дом-музей», само здание и прилегающая к нему территория представляли из себя жалкое зрелище. Хранителем в нём служил какой-то забулдыга, дом два раза горел, но был потушен местными жителями и их же силами отремонтирован. Вот здесь Андрей Михайлович Цапкин мобилизовал весь доступный ему ресурс и не только сначала объявил, а потом и доказал своё прямое родство с писателем, но и добился признания этого теперь уже факта в нужных инстанциях. Цапкин пошёл ещё дальше и, чтобы уж никаких сомнений ни у кого не осталось, издал книгу. На самом деле над книгой трудилось сразу несколько авторов, которые сначала было отказались участвовать в фальсификации, но после предложенного гонорара так рьяно взялись за работу, что книга вышла действительно неплохая. Кто-то из живых классиков разразился хвалебной рецензией, даже где-то в новостях проскочило имя нашего Цапкина. Кто-то в критической статье будто невзначай обронил – «ранний Достоевский», другой известный литературный критик вступил с тем критиком в перепалку, разглядев в произведении Цапкина Гоголя, но не Достоевского. И понеслось, заполыхало! Утихло, только когда уже совсем неосторожный критик сказал, что Цапкин превзошёл Булгакова, и, видимо, задел такие материи, что бушующий пожар, возгоревшийся от сияния новой звезды, затих сам собой. Но этого было достаточно. И вот Андрей Михайлович Цапкин – продолжатель великих традиций русской литературы, мастер словесности и скрытых смыслов, прямой потомок писателя, чей дом-музей на улице А. в городе М., – становится по праву не только хранителем дома-музея, но и владельцем как дома, так и земли под ним.
В руках Андрея Михайловича дом действительно преобразился: отремонтирован так, чтобы не была утрачена аутентичность, и в дом-музей даже наладился некоторый поток посетителей, но ненадолго. Скоро Цапкин закрыл достопримечательность для свободного посещения в целях сохранности исторической, а теперь и духовной ценности, хранителем коей он являлся, и всё для будущих поколений, конечно. А вы что подумали?