В очереди томилось несколько человек, судя по документам в руках, стоявших за обычными туристическими визами. Я прислушивался к их разговорам, будто через их плечо заглядывая туда, по ту сторону мира, куда так стремился.

– Юноша, вас ожидают, сюда, – я не сразу даже сообразил, что это говорят мне.

Передо мною стояла девушка, высокая, в черных туфлях, в белой рубашке, с открытой шеей и стянутыми в конский хвост блестящими гладкими светлыми волосами. Она терпеливо молчала, ожидая, когда я наконец соображу, что к чему.

«Что-то новенькое», – подумал я.

И точно, я стал замечать, что, хотя, на первый взгляд, все оставалось как и прежде, но люди, которые находились в консульстве, стали другими, но не в смысле, что новыми, незнакомыми, а вели себя иначе. Были сосредоточены и молчаливы. Обычно меня чуть ли не по плечу хлопали, как племянничка, который заскочил к любимой тетушке.

Переступив порог кабинета консула, я понял, что не так.

Этого человека я видел впервые. Значит, он, быть может, совершенно по-другому отнесется ко мне и решит мою проблему. Словно что-то внутри взорвалось. Я в отчаянии осознал, что опять попался. Во мне вновь проснулась надежда.

Надежда – самое ужасное, что есть в моей жизни. Она превращает течение дней в судорожные толчки. Меня бросает из одной крайности в другую. Меня то переполняют энергия и счастье, чувство того, что мир смотрит на меня и видит, то, наоборот – разочарование, апатия и опустошенность. Иного не дано. По пять раз на дню. Такими рывками я и двигаюсь вперед.

Человек испуганно и неуверенно смотрел на меня. Кто этот ребенок? Что ему надо? А я судорожно пытался вытащить из портфеля папку с моими документами.

– Здравствуйте, – сказал я.

– Добрый день, вы присаживайтесь.

Когда мы оба немного успокоились, я стал рассказывать, а он перекладывал листочки из моей папки.

– Мы хотим уехать вместе с бабушкой, уже все готово, осталось только оформить гражданство. В этом году я заканчиваю здесь школу. Летом хочу поступить уже там в колледж…

– А родители?

– Вот их согласие.

– Мне нужна справка о том, что у вас нет гражданства.

– Но вот вид на жительство…

– Но это не значит, что у вас нет гражданства. У вас может быть вид на жительство и гражданство.

Я не стал спорить. Я знал, что таких, на первый взгляд, абсурдных требований в системе очень много. Я был к ним готов.

– И, если я принесу вам справку, вы дадите мне гражданство?

– Да, основание у нас есть, но следует соблюсти все формальности.

Он хмурился. Он чувствовал, что здесь что-то не так. Я же не хотел давать ему время. Я сгребал со стола свои документы. Я ликовал. Всего лишь простая справка. В ОВИРе я быстро ее получу. А дальше только вопрос времени. И все сбудется!

Я вылетел из консульства и помчался домой.

В нашей старой квартире еще никто не жил. Пустые запыленные окна. Серая мутная внутренность. Трещина по балкону. Я, задрав голову, стоял и смотрел. Я видел, как на этом балконе словно снова сидит моя бабушка в платочке и плаще. Ей было сложно выходить на улицу – третий этаж, пустой асфальтированный двор. Она садилась на стул, который вытаскивала из комнаты, и загорала, подставляя белое лицо вечернему низкому солнцу. Сторона была теневая, но около пяти солнце выкатывалось из-за угла центральной улицы на площадь. Я помахал рукой бабушке, но сразу одумался, когда от меня кто-то шарахнулся. Воспоминание развеялось.

На все нужны деньги. Именно поэтому мы были вынуждены продать квартиру. Эти деньги требовались на переезд. Чтобы купить уже там что-нибудь на первое время. А уже после переезда продать все, что останется, и разрубить все концы, сжечь все мосты, все корабли. Чтобы не было никаких путей обратно. Во мне бушевала молодая кровь. Земля, на которой я родился, отталкивала меня, глаза заволакивали грезы о других пространствах, меня тянули другие горизонты. Со мной было все более или менее понятно. Но бабушка… И хотя я над этим особо не задумывался, воспринимал как данность, но она не то что просто не мешала мне, доверчиво следуя моему юношескому сумасбродству, но вместе со мной хотела того же. Уехать.

Сорок лет назад она приехала сюда за дедом на занятые победителями территории, в послевоенный разбомбленный город, с двумя детьми. Дети выросли, город отстроился. Жизнь прошла. Тело постарело и стало чужим. Эти ноги, измученные водянкой, слоновьи ноги, эти груди, висящие лепешками до пупка, этот живот в складках, сползающий, тянущий к земле. Во рту только два обломанных стертых зуба. Редкие волосы – не прекрасно седые, а желтые, остающиеся в гребешке при каждом прикосновении, хоть не расчесывайся. Этот мир помутневший, эта чужая земля. Бабушка хотела домой. И бабушка не собиралась умирать. Она, как и я, видела себя под другим небом.

Автобус выбирался из старого города, минуя пустыри и новостройки, повернул в мой новый район. Мешок. Пузырь. Пересекая невидимую мембрану, я ее отчетливо чувствовал. Мрачнели небеса, прижимались к земле и засасывали в себя черноту дома, тени то ли людей, то ли диких собак мелькали на краю видимого. Душу сжимало от безнадежности. Что, если ничего не получится? Мы не сможем отсюда вырваться, нас задавит эта атмосфера, нас растащат по своим углам эти тени…

Мигнули и стали разгораться фонари. Мир по-прежнему видел меня и посылал знаки.

Бабушка смотрела сериал. Я подогрел куриный суп и сделал ей чай. Покормил кошку вареной путассу, смешанной с размоченным куском батона. В двух словах передал мой разговор с консулом.

– Дело осталось за малым.

Но бабушку сейчас волновало другое. Попросила меня перевести, о чем говорят герои сериала. Телевизор упрямо выдавал только местную речь. Это было возмездием. И еще одним напоминанием. Это мне быстро надоело. Я засобирался обратно в центр. Позвонил Айвару, договорились сходить к Тане.

Обратный путь в центр, как водится, был короче.

Я знал, что это пустая трата времени, но все равно решил заскочить к родителям, нырнул в их подъезд и, открыв своим ключом дверь, зашел к ним в дом. Они спали. Тяжелые шторы были плотно задернуты, словно здесь бразильские ослепительные сертаны, а не сумрачный край мира. Я сел в кресло и немного подождал. Включил телевизор. Сделал громче. Они не шевелились. Только шумно сопели. Воздух набирался в их грудные клетки и вырывался через слипшиеся сухие губы. Я встал, нашел их вещи и поискал в карманах деньги. Ничего не нашел. Не выключая телевизор, вышел.

Айвар взял собаку, и мы пошли прогуляться.

Айвар уже сделал все уроки, я же вовсе не собирался. Конкретные повседневные вещи, из которых в дальнейшем складывается большое и хорошее, не находили во мне отклика. Это большое и хорошее должно было прийти однажды в один миг, его можно достигнуть, в него можно перешагнуть. Айвар был не таким. Его жизнь составляли простые вещи и действия. Они были ему интересны. Учеба ставила конкретные цели, впереди ждала мореходка, при этом береговая специальность – в этом не было романтики, но и черствости тоже не было. Ощущение другой гармонии. Наверное. Ведь можно слушать, как число трансформируется из формулы в формулу, как слово меняет шкуру, подобно удаву. Айвару нравились математика и иностранные языки. И он был терпелив к моему нетерпению.

– Ты слышал, что на Луне формируют новую колонию?

– Да, – закивал Айвар, – Тысяча двести человек на третьем уровне. На глубине восемьсот шестьдесят три метра обнаружена система пещер.

Мы зашли во двор к Тане. Она спустилась к нам, постояла на крыльце. Мы с Айваром посоревновались в остроумии, но она с нами все равно не пошла, только хохотала. Таня была полновата, это было связано с болезнью сердца, но полнота ее не портила, у нее были красивые карие глаза и улыбчивые губы, которые я однажды попробовал поцеловать, однако моя попытка не увенчалась успехом. Мне было легко с Таней: я становился легче, острее, спина моя распрямлялась, плечи становились шире, взгляд горел и появлялась уверенность в себе. Такого не было у меня с другими девчонками.