- Да, это великолепная идея! - сказал я. - Надо не упустить хату.

- Не упустим! - озорно подмигнул мне тесть. - Только не говори о ней никому.

В этот день явился к нам лукавый гость - Филипп Федорович.

- Сидите? Кукуете? - говорил он, пожимая нам руки. - А вам известно, что в Тахте зацветают подсолнухи?

Через недельку я снимаюсь. Нечего тут высиживать.

- Уже цветуть? - не поверил Матвеич. - Рано.

- Рано у барана, а в Тахте подсолнушки те! - Он открыл у "Жигулей" багажник, вынул оттуда светло-желтый подсолнух и небрежно протянул его Матвеичу: - На, полюбуйся!

- Не падалица?

- Тю! Я не охотник разыгрывать. Это вы меня тогда подкузьмили с донником. На участке сорвал, ей-богу!

Матвеич с недоверием и одновременно с завистью принял подсолнух, дунул на яркие вялые лепестки, провел ладонью по шершаво-липкой корзинке и передал Гордеичу.

- Липнеть. На такой подсолнух пчелы не сядуть.

- Я на чужом поле сорвал. На моем подсолнух мировой.

- Сильно цвететь?

- Только распускается. Через недельку полыхнет.

- Аж не верится.

- В Беляеве шапочки завязались, а в Тахте и подавно. Тахта! Самая теплая точка! Не зевайте, ребятки. Тут уже толку нема. Обзёл!

С этими словами Филипп Федорович сел в "Жигули"

и уехал, пожелав нам спокойной ночи.

- Вроде не брешеть, - в раздумье проговорил Матвеич. Реабилитируется... Быстрый! Уже разведал.

- Он не ждет манны небесной, - сказал тесть. - День и ночь гоняет по степи.

- Нехай... Шило ему в задницу! Мы пороть горячку не будем. Тут маленько перетерпим.

- Что мы тут высидим?!

- Не паникуйте, Федорович. Нонче закат, гляньте, не кровавый, а светленький, с багрецой. На взяток.

Гордеич, раздосадованный, захрипел:

- Шо ты, Федорович, молишься на Филиппа! Он не дьячок, ты не прихожанин. Плюй с высокой горы!

- Он сильный разведчик, - сказал тесть. - На него не плюнешь.

17 июня

Сегодня вдвоем ходили в верхний хутор. Хозяев опять не застали, хотя приспело обирать вишни: ветки в крупных рдяных ягодах свисали до земли. Я заглянул сквозь щели в забитые окна и увидел внутри хаты просторные, на деревянных полах комнаты, стены и потолки в них были побелены. Значит, хозяева действительно собираются продавать усадьбу или надумали переселиться обратно.

Двор пуст и довольно обширен: в нем легко можно разместить всю нашу пасеку, не затрагивая сада. Тесть, похаживая вокруг хаты, предавался идиллическим мечтаниям:

- Огород вскопаю, посажу картошку, лучок, огурцы.

Пожалуйста, Петр Алексеевич! С весны до зимних холодов столуйся с огорода, ешь свеженькое. Рисуй. На зиму можно не увозить пасеку, а составить улья в одну комнату. Какую-нибудь тетушку попросим, чтоб приглядывала. Раз в месяц буду наведываться. А? Хорошо? - И он окидывал меня ясными, младенчески чистыми глазами. - Летом привезу сюда бабку, пускай готовит нам еду.

Три-четыре хороших качки - и порядок. За мной, Маруся, не гонись. Я на много, Петр Алексеевич, не рассчитываю. Тридцати фляжек достаточно.

Он нарвал вишен и подал мне:

- Ешь! Все одно будет наша.

В это время из соседнего огорода донесся слабый старушечий голос:

- Кто там? Ты, Юхимович?

- Да нет, бабусь! Чужие. Купцы!

- А-а, родимые! - чему-то возрадовалась старуха. - Дайте-ка я притёпаю к вам, проберусь скрозь жигуку.

Ух, треклятая! Кусается... Никак не вырублю ее на перелазе, рук недостаеть. - Старуха перешагнула через низкий полусгнивший плетень и, горбясь, семеня мелкими шагами, приблизилась к нам. Она одета в длинную, с оборками юбку. Спереди у нее фартук, голова повязана черным, в белые крапинки, платком - любимая расцветка всех деревенских, доживающих свой век старух.

- А где ваши соседи?

- У, сынок! Они на нижний хутор перебрались, к магазину.

Тестю польстило неожиданное обращение к нему старухи. Забыл он давным-давно, когда его называли сынком.

- А что, бабусь, я еще ничего? Сколько, по-вашему, мне лет? - Он распрямил грудь и поднял голову, словно позировал перед фотокамерой.

Старуха подслеповато прищурилась, с неуверенностью обронила:

- Пятьдесят... чи меньше?

- О! Выходит, я парень хоть куда! - тесть, необыкновенно довольный, широко улыбался. - А сколько вам, бабушка?

- Пошел шестьдесят сёмый.

- Так я старше вас. Мне за семьдесят перевалило.

В слезящихся глазах старухи мелькнул и погас огонек удивления.

- Моложавые. Хорошо сохранились.

- Я по утрам зарядку делал, когда находился на руководящей работе. Сырые яйца пил заместо водки.

- А-а! Ну и хорошо, - кивнула старуха. - Здоровье берегли. Я тоже водку не пила, а, вишь ты, состарилась.

Ноженьки не держуть. Сапачкой шибко махала. Всю силушку в поле порастеряла. Теперь вот со своим огородом не управлюсь. Картошка бурьяном зарастает.. Ох, грехи наши тяжкие!

- Одна живете?

- Одна. Дочки в городе поустроились. Зову, зову их домой - не хочуть. А чего бы тут не жить? Всего вдосталь. Ешь, пей. Ни одной молодой души на верхнем хуторе. Старики да старухи. Рушится хутор. - Она вышла на улицу, повернулась лицом к озеру. - Там было два ряда хат. Пустых. Побросали их. Цыганский табор расселили. Пожили цыгане с годка два, печки завалили и снялись. Не привыкли они на привязи стоять. Вольный народ... безалаберный.

- А эта чья хата? Где хозяева?

- На ферме. Он скотником, она дояркой. По полтыщи в месяц гребуть. На что им сдалось это поместье.

У них другое есть, большое. Мне наказали: объявится хороший купец продайте.

- Вот мы и хотим купить эту хатку.

- С богом! - старуха перекрестилась. - Покупайте.

Вы, я вижу, люди добрые... не цыгане. И мне веселее. Зимой, батюшка, страшно. Вон где от меня соседкина хата!

С моими ножками час тёпать.

- Сколько ж они просят за нее?

- Задаром отдають. Двести рублей.

- Я покупаю. Через неделю принесу задаток.

- А кто ж вы будете?

- Я, бабушка, пчеловод. На той горке, у лесополосы, стою.

Старуха завела нас к себе в хату, угостила вишнями, парным молоком, нарвала с грядки огурцов и зеленого лука, наложила в сумку с полсотни крупных яиц. Тесть вынул кошелек и хотел было расплатиться с нею, но она категорически отказалась и вернула ему деньги, заявив, что всякого добра у нее через край, некому есть.

- Берите, батюшка! - суетясь вокруг него, говорила она. - И еще приходьте. Не обедняю.

Мы тепло распростились с гостеприимной старушкой, и, сколько ни шли к озеру, она все стояла за двором и с надеждою глядела, хотя, наверное, из-за плохого зрения давно потеряла нас из виду.

- Если не будет убыли, завтра будем качать, - решил тесть. - Продам мед и куплю хату. Это ж золотая находка!

У озера мы расстались. Он пошел в магазин за хлебом, а я направился вверх по ручью. В балке парило, солнце припекало сильнее. В цветах деловито гудели пчелы. Кажется, дело шло на поправку.

У тутовых деревьев меня окликнул знакомый голос:

- Здравствуйте! Почему вы проходите мимо?

Тоня сидела на той же склоненной ветке, держась за нее обеими руками и едва касаясь земли носками туфель.

На ней было новое платье, с поясом, а в волосах, собранных сзади в толстый жгут и перехваченных голубою лентой, белела ромашка.

- По какому случаю вы нарядились? Едете домой, в Сливовый? - Я присел рядом с нею.

- Нет. Просто захотелось. От скуки!

Я встал и на несколько шагов отошел от нее.

- Знаете что? Я хочу нарисовать ваш портрет!

В этом платье.

- Для чего? - Глаза ее, устремленные на меня, были серьезны и печальны. - Я подходящая для вас натура?

- Хочу, чтоб вы помнили обо мне. Я подарю вам портрет. Только и всего.

- Хорошо, - сказала она. - Когда вы приступите?

- Дня через два. Меня ждут кое-какие дела. Встретимся утром в пятницу. Здесь. Вы согласны?