Литмир - Электронная Библиотека

А потом случилось Нечто. Это было за неделю до большого праздника в честь Богородицы – Радости Всех Скорбящих. Почему-то прежде Стелле удавалось наблюдать за родителями незамеченной, но в ту конкретную ночь Антонио вдруг отвлекся посреди акта и встретил взгляд дочери. Стелла здорово перепугалась, поспешила уткнуться в матрас и даже рукой голову прикрыть. Увы, было поздно. Антонио довершил начатое с Ассунтой и прошлепал к кровати, на которой лежали его дочери и сын.

– Тоннон! – испуганно прошептала Ассунта.

– Я сейчас.

– Не буди детей!

Босые ноги остановились прямо перед Стеллиным носом (она подглядывала из-под локтя). От страха в животе все сжалось.

– Не притворяйся, извращенка малолетняя! Ты не спишь, я же знаю, – вполголоса произнес Антонио.

Стеллу затошнило. Слово «извращенка» она слыхала и раньше, однако его смысл оставался темен. Стелла решила, что лучше притвориться крепко спящей.

– А ну-ка, посмотри на меня, – велел Антонио.

Стелла не шелохнулась.

– Тоннон! – позвала Ассунта уже более настойчиво.

– Молчи, женщина, – бросил Антонио и переступил с ноги на ногу. Волоски на его икрах были жесткие, будто проволока или свиная щетина. – Маристелла, посмотри на меня, или я тебя до смерти запорю.

Делать было нечего. Стараясь не выдать, что ее вот-вот стошнит, Стелла отняла от лица руку и не без труда приняла сидячее положение. Язык она словно проглотила, зато метнула на Антонио полный ненависти взгляд. Прямо у нее перед носом поблескивал в звездном свете мокрый половой член. Стелла не знала, куда девать глаза.

– Любопытно тебе, да? – продолжал Антонио, покачивая членом. Он схватил Стеллу за подбородок и шагнул к ней. В ноздри девочке ударил нечистый мужской запах – смесь давнего и свежего пота с железистым оттенком семени. – Вот какая у папы штуковина. Ты ж поглядеть хотела – ну и гляди. А с чего это тебя так разобрало? Мечтаешь на мамкином месте побыть? Потаскухой растешь?

Стелла кусала щеки. Во рту было гадко – отрыгнулся полупереваренный ужин. Стелла сглотнула отрыжку.

– Стало быть, потаскуха в моем доме растет, – шипел Антонио, давя Стеллины щеки. Стелла никогда не плакала, и теперь реакция – слезы на глазах – была чисто физиологической. – Погоди, доиграешься!

– Антонио, оставь ее! – Ассунта явно паниковала. – Она еще дитя.

– Хорошенькое дитя! А ты ей потакаешь, потаскуху из нее делаешь. Отец, значит, трудится, деньги зарабатывает, а у него в доме вон чего творится. Слышишь, ты! – (Это снова к Стелле.) – Моя дочь потаскухой не будет! Поняла?

Окаменевшая от страха и ярости, Стелла молчала. Все ее усилия сосредоточились на сдерживании рвоты и слез. С последними было труднее – они никак не хотели вливаться обратно.

– Я спрашиваю: поняла?

Внезапно Антонио нагнулся над Стеллой. Его ручища влезла под одеяло, с поразительной сноровкой нащупала и задрала Стеллину ночную сорочку. Антонио щипнул нежную кожу детской промежности.

Стелла пронзительно закричала – не столько от боли, сколько от потрясения.

– Антонио! – взвизгнула Ассунта.

– Поняла? – допрашивал Антонио. – Поняла или нет? – Он продолжал щипать Стеллу там, где нельзя. Слизистую засаднило – Антонио поранил ее до крови своими ногтями. – Вот это вот место – для твоего будущего мужа, – приговаривал Антонио, не отвлекаясь от щипков. – И больше ни для кого. Только дай кому другому тебя туточки потрогать – мало не покажется. Удавлю! Своими руками удавлю этакую дочь!

Наконец он унялся. Щипки прекратились, но рука, столь легко нашедшая вход, почему-то никак не могла найти выход. Несколько абсурдно долгих мгновений рука выпрастывалась из-под сорочки, из-под жиденького одеялка. Стеллины разум и плоть превратились в мутную смесь ужаса, гадливости, ярости, боли, крови и слизи. Стелла даже не заметила, как и когда рядом с ней оказалась Ассунта, в какой момент обняла ее.

– Нельзя папу огорчать, звездочка моя, – шептала Ассунта дрожащей Стелле. – Слушайся папу и не упрямься, иначе он тебя накажет.

Слова не долетали до Стеллиного сознания. И дрожь ее не утихала, несмотря на усилия Ассунты. Потайное местечко распухло, боль перешла на область таза, проникла в самое нутро. Никогда и никому не позволит Стелла трогать себя ТАМ. И не станет больше гадать, любит ли она отца и любит ли ее отец.

Неясно было, сколько времени проторчит в деревне Антонио. Решил ли он сделаться неотъемлемой частью своей семьи? Как-то непохоже – об Америке он говорил как о доме; может, все-таки уберется? Однако шли дни и недели, а он и не думал укладывать чемодан.

С той приснопамятной ночи Стелла боялась засыпать – а ну как Антонио застанет ее врасплох? Девочка отчаянно боролась со сном. Это ее выматывало. Она не выдерживала и отключалась, но вскоре вздрагивала. Ночные бдения проходили под мерный храп отца; Стелла, лежа с краю (чтобы защитить Четтину, у которой, конечно же, ума не хватит понять всю серьезность опасности), могла думать лишь о том, что отец – здесь, в доме, с ней под одной крышей.

Наступил сентябрь. Стелла получила первую в жизни работу – стала поденщицей в оливковой роще баронессы Моначо, что под горой. Стеллу никто не принуждал – она сама решила работать, а Четтина, как всегда, увязалась за ней. Поскольку в школу девочки больше не ходили, не было ни малейшего смысла торчать дома, имея возможность заработать. Вдобавок, трудясь на сборе оливок, они значительно сокращали время контактирования с отцом.

Чтобы добраться до рощи, следовало пересечь каменный мост над ущельем, но вправо не забирать – это дорога на Феролето. Нет, после моста надо идти все прямо, прямо, вниз по лесистому склону, по виляющей тропке, проложенной мулами; и не заметишь, как шагнешь из ароматной сырости хвойного леса в духоту и пыль возделанной долины. Сверху она кажется серебристо-зеленой – так много в ней растет олив. Они, эти uleveti, словно отара – особенные, сказочные овцы сбились вместе, ветер перебирает тонкорунную шерсть. Вынырнув из леса, Стелла всегда прищуривалась – и очертания смазывались, долина делалась серо-сине-зеленой, как мох в желобе, где Стелла вместе с матерью стирала белье; пышный покров, дивная пелена!

Соседские ребята, Гаэтано и Маурицио Феличе, чуть старше сестер Фортуна, живо ввели девочек в курс дела. Прежде всего представили новых работниц баронессиному контролеру. В первый день Стелла и Четтина были у братьев Феличе на подхвате, но уже назавтра совершенно освоились. Принесли из дома все нужное: два старых покрывала, хлеб на перекус, две чистые стеклянные бутылочки и две холщовые сумочки. Технология сбора не отличалась сложностью. Трясешь дерево, да посильней. Те оливки, что поспели, сами упадут. Собираешь их в передник, носишь и складываешь на расстеленное покрывало. Глядишь в оба, чтобы не попались червивые плоды или те, что упали накануне и ночь провалялись на земле, потому что единственная гнилая оливка испачкает жернов и испортит запах масла во всей партии.

К четырем пополудни становится заметно прохладнее. Тогда увязываешь все, что на покрывале, в узел, водружаешь узел себе на темя и несешь к прессу, который установлен возле роскошного особняка баронессы Моначо. В удачный день получается не меньше пяти бутылей масла. Покуда приемщик инспектировал оливки – упаси бог, попадется негодная! – и раскладывал их на каменном жернове, девочки отливали в свои бутылочки только что отжатое масло. Это было их жалованье за день работы.

Что касается холщовых сумочек, их ни контролеру, ни приемщику показывать не следовало. Они предназначались для ворованных оливок. Увязывая покрывала для баронессиного обогащения, Стелла и Четтина заодно наполняли толстенькими, гладенькими оливками и свои сумочки. Дома оливки будут поданы на ужин в свежем виде либо законсервированы Ассунтой на зиму. Набитые сумочки прикреплялись к талии под платьем. Тут важно было, чтобы бугор не выпирал – не то крыса-контролер заметит и тогда девочек выгонят.

21
{"b":"688626","o":1}