Девушка пожала плечами.

– Мне кажется, я понимаю, о чем вы думаете, – мягко продолжал Федор, – если все будут бояться, то ничего никогда не изменится и справедливость не наступит. И я с вами согласен и действительно хочу, чтобы виновные были наказаны, но только этого не произойдет. Сейчас. По крайней мере не в этот раз, не в нашем с вами случае. Может быть, благодаря вашей борьбе мир немножко дрогнет, мы сделаем крошечный шажок в сторону справедливости, не исключено, что другие зарвавшиеся сынки на секунду задумаются, а так ли безопасно насиловать девушек, как им представляется на первый взгляд, но на этом все. Болото чуть-чуть, еле заметно, всколыхнется без последствий, зато ваша жизнь будет сломана безвозвратно.

– Не надо меня запугивать!

Федор улыбнулся:

– Ну что вы, это я еще смягчаю. Просто вы мне симпатичны, я сочувствую вам и хочу, чтобы трагические события сегодняшней ночи не разрушили всю вашу дальнейшую судьбу.

– А что насчет вашей? Как на вас это отразится? – девушка взглянула на него с вызовом.

Федору пришлось выдержать ее взгляд, и он невольно заметил, что синяк расползается по лицу, багровеет, и скоро глаз перестанет открываться. Ей бы сейчас лежать дома с замороженной курицей у лица, а не добиваться справедливости в милиции.

– При чем тут я? – спросил Федор, пожав плечами.

– Раз примчались среди ночи, так, наверное, при чем, – резонно заметила девушка.

– Да, мне докладывают о вопиющих нарушениях работы с гражданами в любое время суток.

– Ну естественно.

Федор выдавил из себя отеческую улыбку:

– Я просто хочу, чтобы вы, вступая в борьбу, отчетливо представляли себе, что вас ждет.

– Не волнуйтесь обо мне.

Девушка вернулась к своему заявлению и стала быстро писать, без единого слова давая понять, что больше не собирается слушать прокурора города.

– Что ж, – сказал Федор, – я вас предупредил, так что на меня не обижайтесь, когда все пойдет, как я сказал.

– Не буду.

– Я сделаю все, как обещал, только вы еще одну секунду подумайте о своих родителях. Вы готовы через все это пройти, а они?

Девушка замерла.

– Подумайте, каким страшным ударом это станет для них. Я сам отец… – Федор вздохнул.

Он хотел добавить, что из-за жажды справедливости девушки ее родители не только перенесут моральные страдания, но могут лишиться многих очень важных для них вещей – карьеры, очереди на квартиру, заграничной визы, да вообще всего. Но девушка и так отложила ручку, и Федор решил не пережимать. Он протянул ей открытую пачку сигарет, поднес огоньку.

Девушка взяла вторую сигарету, неумело затянулась.

– Вы почти сутки на ногах, – сказал Федор, – спать хотите, наверное?

– Да как-то, знаете ли, взбодрили меня сегодняшние приключения… – Она поморщилась. – Черт, а я ведь и правда о маме не подумала.

– Ничего. Родительские чувства, они такие, не поймешь, пока сам не переживешь. И я честно вам скажу, что лучше бы повесился, чем такое узнал о своем ребенке.

Девушка покачала головой.

– Просто когда случается несчастье, в первую очередь надо спасать то, что можно еще спасти, – вздохнул Федор, – а о возмездии думать, когда все уже в безопасности.

Девушка изящно постучала пальцем по сигарете, стряхивая столбик пепла. Она курила как старшеклассница, приобщающаяся к взрослой жизни, бессознательно рисуясь перед ним, держа сигарету между указательным и средним пальцем левой руки. Интересно почему, удивился Федор, ведь писала она правой, а потом всплыло в памяти детское поверье, что хорошие девочки курят левой рукой. Неужели столь глупая примета дожила от его детства до юности этой девчонки?

Бедный ребенок, подумалось ему, в какую ерунду она верит и как много в чем ей придется еще разочаровываться…

– Так вы думаете, не стоит?

– Если вы любите ваших родителей, то нет.

Девушка быстро скомкала лист в аккуратный шарик и бросила его в мусорное ведро.

– Так, наверное, и появилось христианство, – сказала она, – когда у простых людей пропала всякая надежда на справедливость.

– Наверное.

– Если, когда тебя ударили по правой щеке, ты можешь лишь подставить левую, то остается только гордиться этим, чтобы окончательно не сойти с ума.

Федор пожал плечами.

– Я пойду, раз так?

– Давайте я вызову вам такси?

– Не нужно.

Она встала, с грохотом отодвинув стул. Возле двери висело небольшое зеркальце без рамы, девушка посмотрелась, охнула и попыталась как-то замаскировать синяк при помощи челки, но быстро махнула рукой.

– Что ж, до свидания.

– До свидания. Хотя постойте… Вот моя визитка, звоните, если понадобится помощь.

Девушка усмехнулась:

– Даже не знаю, стоит ли.

– Берите, берите. Мало ли что, – мягко проговорил Федор.

Поколебавшись, девушка все же взяла у него из руки белый прямоугольничек.

– И кстати, – вдруг сказал Федор, – подставить другую щеку не значит утереться.

– Да? А что ж тогда?

– Быть готовой к новым ударам, ибо только Господь знает меру того, что нам предстоит претерпеть.

– Вы странный.

Федор промолчал, и девушка ушла.

Он тоже поскорее выбрался на крыльцо, где молодые, но уже пыльные листья сирени подрагивали в свете фонаря.

Постоял, глядя, как стройная фигурка быстро движется к метро. Оно уже открылось, и между колоннами вестибюля вился тоненький ручеек первых пассажиров.

Следователь подскочил, но Федор, не удостоив его взглядом, зашагал к длинной черной машине, припаркованной неподалеку, и остановился возле заднего сиденья. Стекло опустилось.

– Все, – сказал Федор, досадуя, что приходится нагибаться, – заявления не будет.

– Ты уж прости, Федор Константинович, что дернули тебя.

– Сам виноват. Плох тот начальник, без которого подчиненные ничего решить не могут.

– Ладно, Феденька, не прибедняйся. Ты как, на колесах? Или подвезти?

– Не беспокойтесь.

– Ну добре. В выходные что делаешь? У меня чудесная банька намечается, приезжайте с Татьяной Ивановной.

Федор поблагодарил, как мог спокойно, хотя сердце встрепенулось от радости. Эта банька дорогого стоит, святая святых, ближний круг ближнего круга… И пригласили не одного, а с женой.

Он немножко постоял, глядя вслед уезжающей машине.

– А с телефонограммой как, Федор Константинович? – спросил неожиданно подошедший следователь, нарушив его радужные мечты.

– Как-как? Об косяк! – огрызнулся Федор и двинулся к своей машине.

Следователь семенил за ним, пригибаясь, как артист МХАТа, изображающий лакея. Под густыми усами алели неприятно влажные губы, и Федор поморщился.

– И все-таки, Федор Константинович?

Когда имеешь дело с дураками, приходится контролировать все до конца.

– Стандартную отписку нарисуй, а я прослежу, чтобы никто не прицепился.

Он открыл дверь машины, и следователь придержал ее.

Федор устроился за рулем, завел машину и взглянул на часы. Только минуло шесть, значит, можно успеть домой, позавтракать перед работой. Федор потянулся, от души зевнул и поехал на службу.

Ирина прикинула, что Гортензия Андреевна должна вернуться на восьмичасовой электричке, и, накормив Егора ужином и отпустив еще поиграть с соседскими ребятишками, усадила Володю в коляску и отправилась на станцию. Она старалась как можно больше ходить, чтобы за лето окончательно расправиться с лишними килограммами. Ирина уже достигла большого прогресса в борьбе за фигуру, старые платья на ней уже сходились и застегивались, только дышать в них было пока еще трудновато. К сентябрю Ирина надеялась это исправить.

Опустились светлые ленинградские сумерки. Нагретые за день рельсы отдавали тепло, и в воздухе далеко разносился особенный запах железа и ржавчины, с детства будивший в Ирине тоску по дальним странам. Послышался стук колес поезда, но Ирина знала, что он разносится очень далеко и электричка покажется еще не скоро. Володя, подпрыгивая в коляске, что-то энергично рассказывал лохматой станционной собаке. Та слушала внимательно и строго.