Всё это было бы смешно,
Когда бы не было так грустно…
В начале рассказа снова грядёт отъезд в город…
«Был последний день пасхальных каникул, и дня через два я должен был ехать в Орел, в гимназию».
Снова повествование от первого лица, и это первое лицо – Митя, Дмитрий Алексеевич, которого во время прогулки изобличают друзья, поддразнивая, как обычно в отрочестве, ведь в том возрасте влюблённости по умолчанию вызывали зависть, а по оглашении – осмеивались, порой безобидно, а порой даже и зло.
Вот и в этом рассказе. Разговаривают Лёва, Петя и Митя, и неожиданно Лёва переводит разговор на тему любви…
«– Я, брат, всё знаю, – проговорил он (…) – Про Сашу-то!
Я почувствовал, что моментально покраснел до самой шеи. Лева попал в самое больное место: я был в это время “страшно”, как мне тогда казалось, влюблён в Сашу, его двоюродную сестру. Она обыкновенно проводила каникулы у отца Левы, так что, мечтая приехать на лето, я имел в виду единственно её.
– Какую Сашу? – не зная, что сказать, спросил я и сам почувствовал, что сказал страшную глупость.
(…)
– Ты лжёшь, что ты не знаешь, про какую Сашу я говорю, – отчеканил Лева, – а сам влюблён в неё…»
Ох как в отрочестве не хотелось признаваться в своём увлечении! А тут ещё и сообщение о том, что Саша уехала, а ведь Митя «думал перед отъездом улучить минутку, чтобы объясниться с нею».
Объяснение с девушкой! Как же это сложно в ребячестве. Вот и в рассказе:
«…Уже раз я с нею объяснился, но тогда это как-то не вышло. Мы встретились у них в сенях; я покраснел, почувствовал, как будто кто-то провёл мне по волосам ледяною щёткою, ероша волосы; я даже не сказал “здравствуйте”. Несмотря на то, что Саша была старше меня года на два, я постоянно ею конфузился. Она сама протянула мне руку.
– Что это вас давно не видно? – спросила она.
– Нет, я был недавно, – сказал я, – вы меня не видали.
– Вы, должно быть, были в саду?
– Нет, я и в доме был.
Саша засмеялась вдруг так звонко и мило, что я сразу ободрился, хотя и не понял, чему она смеётся.
– Вы, должно быть, в шапке-невидимке были?
– Нет, в своём картузе, – сострил я и окончательно смешался.
– Ну как же я вас не видела? – добивалась Саша.
– Да вы всегда не хотите меня видеть.
– Как это не хочу?
Но я уже не слушал её и, чувствуя, что мне становится всё жарче и жарче, продолжал:
– Я не знаю, за что вы меня так не любите? Мне кажется…
– Вам бог знает, что кажется, – перебила вдруг Саша, краснея, тихим и ласковым голосом. – Я, напротив… я даже во сне вас почти каждый день вижу…
Но в эту минуту загремели чьи-то дрожки, и Саша, быстро дотронувшись губками до моей щеки и моментально вспыхнув, исчезла за дверью.
Не успел я ещё прийти в себя (у меня даже дух захватило от радости), как уж кто-то застучал по лестнице. Я нахлобучил картуз и, засвистав, что обыкновенно делал, чтобы скрыть неловкость, быстро сошёл с лестницы, встретившись с приехавшим приказчиком, и через сад убежал домой.
Припоминая всё это с особенной грустью и нежностью, я сидел один-одинёшенек в гостиной».
И в такие минуты лились стихи! Чьи стихи? Конечно, самого Ивана Алексеевич Бунина…
На них настраивала природа, удивительная природа, созвучная переживаниям Алёши Арсеньева…
«Прислонившись к притолоке, я глядел вдоль по берёзовой аллее, где из свежей рыхлой земли и из-под прошлогодних листьев торчала ярко-зелёная травка; я чувствовал какой-то неясный садовый аромат, слушал музыкальное жужжание пчёл, гулкие удары валька на пруде, – и всё нежнее и поэтичнее становилась моя тоска. Мне казалось, что я ещё никогда не был таким молодым и прекрасным и вместе с тем таким одиноким и печальным».
Но прежде чем выплеснуть на бумагу свои стихи, Бунин цитировал те, что особенно соответствовали состоянию души его героя, а следовательно, его души…
Березовая аллея. Художник М.К. Клодт
«Я глядел в далёкие поля, которые открывались с правой стороны сада, и невольно повторял с поэтом:
Что звенит там вдали, и звенит и поёт?
И зачем эта даль неотступно зовёт,
И зачем та река широко разлилась,
Оттого ль разлилась, что весна началась?»
Это строки из стихотворения Якова Петровича Полонского (1819–1898) «В глуши». Вчитайтесь вслед за Буниным в эти строки…
Для кого расцвела? Для чего развилась?
Для кого это небо, – лазурь её глаз,
Эта роскошь, – волнистые кудри до плеч,
Эта музыка, – уст её тихая речь?
Ясно может она своим чутким умом
Слышать голос души в разговоре простом;
И для мира любви, и для мира искусств
Много в сердце у ней незатронутых чувств.
Прикоснется ли клавиш, – заплачет рояль;
На ланитах огонь, на ресницах печаль…
Подойдёт ли к окну – безотчётно грустна,
В безответную даль долго смотрит она…
Что звенит там вдали, – и звенит, и зовёт?
И зачем там, в степи, пыль столбами встаёт?
И зачем та река широко разлилась?
Оттого ль разлилась, что весна началась!
И откуда, откуда тот ветер летит,
Что, стряхая росу, по цветам шелестит,
Дышит запахом лип и, концами ветвей
Помавая, влечёт в сумрак влажных аллей?
Не природа ли тайно с душой говорит?
Сердце ль просит любви и без раны болит?
И на грудь тихо падают слёзы из глаз…
Для кого расцвела? Для чего развилась?
И вслед за Буниным герой его романа «Жизнь Арсеньева» восклицал: «Что звенит там вдали, и звенит и поёт?!»
Герои Бунина часто обращаются к природе, спешат к ней, словно за помощью в решении своих пока ещё не хитрых, но кажущихся в юности значительными проблем.
«Я ушёл в поле, дошёл до леса и лёг на опушке. Лежа на своей шинели, я долго мечтал, до тех пор, пока над стемневшими полями не засветилась серебряная звёздочка – Венера. Возвращаясь, я решился непременно съездить на другой день в город. Лева и Петя уже теперь там (они уехали перед вечером), и можно выдумать, что я к ним за книгами – за латинской грамматикой, например. А между тем можно увидать Сашу, хоть ещё раз поговорить, просить писать и т. д. Подумав это, я почти повеселел и заснул спокойно. Но судьбе было угодно, как говорится, распорядиться иначе».
Небольшой рассказ о первой любви! Он написан искренне, с пронзительной откровенностью, как и все произведения Бунина. Он ещё отражает первые движения души, первые волнения сердца, но впереди уже иные отношения с прекрасным полом. Они врываются в жизнь героев Бунина и показаны так, словно вторгаются в его собственную жизнь. Так ведь это так и есть!..
Чувства Мити, вызванные отъездом Саши в рассказе «Первая любовь», перекликаются с теми чувствами, которые охватили Алёшу в романе «Жизнь Арсеньева».
«В одно прекрасное утро я вдруг узнал, что Бибиковых уже нет в Батурине, – вчера уехали. …
В мире после того образовалась такая пустота и скука, что я стал ездить в поле, где уже начали косить нашу рожь, стал по целым часам сидеть на рядах, на жнивье и бесцельно смотреть на косцов. Сижу, а кругом сушь, недвижный зной, мерный шум кос; густой и высокой стеной стоит на серой от зноя синеве безоблачного неба море пересохшей жёлто-песчаной ржи с покорно склонёнными, полными колосьями, а на него, друг за другом, наступают, в раскорячку идут и медленно ровно уходят вперёд мужики распояской, широко и солнечно блещут шуршащими косами, кладут влево от себя ряд за рядом, оставляют за собой колкую щётку жёлтого жнивья, широкие пустые полосы – мало-помалу всё больше оголяют поле, делают его совсем новым, раскрывают всё новые виды и дали…»
