Прозвенел звонок на семинарское правило. Отец Агапит наскоро умылся холодной водой, натер руки одеколоном и сбрызнул им одежду, чтобы отбить запах деревянного масла. Затем, приняв кое-как важный вид, вышел в коридор. «А ведь и ты, будучи семинаристом, разговаривал с друзьями на общих молебнах», – вспомнил опять отец Агапит, заметив нерадивых студентов. И снова внутри его поплыли радостные воспоминания юности… Нет, не может он изжить из сознания образ Верочки! В пот бросает его от напряженной внутренней борьбы. «Искушение», – шепчет он, тяжело вздыхая, однако по наружности держится важно и ничем не выдает своего волнения.

После окончания утреннего правила отец Агапит сделал замечание двум-трем семинаристам и в начальствующей позе проследовал в свою квартиру.

Придя, он опустился на стул. «Батюшки, как страшно болят ноги! – мысленно простонал он. – Уж если и был строг отец Савватий, но отец Леонид еще строже. Замучит поклонами. А про сегодняшнее искушение рассказать ему надо обязательно. Ах, какой же тяжелый крест! Покойный отец Савватий все говорил: “Не торопись!” – вспомнил он. – “Как пойдет жизнь «тик-так», тогда и можешь идти в монахи”.

Правда, я рад, что решился принять иноческий чин, и нисколько не раскаиваюсь, но уж очень тяжело с подвигами – до головной боли и ломоты во всех членах. Да и душевные-то искушения все сильнее и острее себя дают чувствовать. Сил просто не хватает!»

– Сегодня мой урок в пятом классе по Священному Писанию! – произнес вслух отец Агапит. – Глава четвертая от Матфея. Посмотрим, посмотрим, – он перелистнул страницы старенького Евангелия: – «Тогда Иисус возведен был Духом в пустыню, для искушения от диавола, и, постившись сорок дней и сорок ночей, напоследок взалкал… (Мф. 4; 1-2)».

От этих слов, внезапно пронзивших сознание, отца Агапита охватил священный трепет. Душа его трепетала перед страшными искушениями Спасителя от диавола в пустыне. «Господи-подвигоположник! – взмолился он. – Пошли и мне силу и крепость вынести борьбу с моими бесконечно малыми, сравнительно с Твоими, искушениями. Сорок дней и ночей Ты был в посте и молитве! А я всего лишь от нескольких дней, проведенных в самых малых молитвенных упражнениях, изнемогаю. А отец Леонид, мой наставник и духовник, как нарочно, становится со мною все суровее и суровее. Совсем не щадит…» – вспомнил он, проявив человеческую немощь, и стал надевать рясу, собираясь идти на урок.

– Отец инспектор, Вас просят! – доложил дежурный семинарист.

– Кто?

– Иван Кириллович, – буркнул семинарист и скрылся.

«Опять с этим Иваном Кирилловичем стряслось что-нибудь неладное, – подумал отец Агапит. – Больно уж часто он придирается ко всем. Искушение!»

Иван Кириллович Лебединский, желчного вида, долговязый господин лет под сорок, был помощником инспектора. Он выглядел точно затравленный зверь, сам готовый во всякую минуту броситься на кого угодно. Отвесив отцу Агапиту низкий поклон, он глухим голосом доложил:

– С жалобой, по обычаю, отец инспектор. Первоклассники проходу не дают. Показаться нельзя…– и кошкой мяукают, и собакой лают, и петухом кричат. Клепикова поймал. Наказать надо. И построже! Давно я до него добиваюсь.

– А раньше Вы не наказывали его? – спросил отец Агапит.

– Как же, много раз, – осклабился Иван Кириллович, точно удивляясь, как до сих пор отец инспектор не знал об этом.

– Какому же наказанию Вы думаете подвергнуть его на сей раз? – глядя в упор на помощника инспектора, задал вопрос отец Агапит.

– Да я бы, отец инспектор, советовал его дня на три без обеда оставить, – как-то боязливо ответил Иван Кириллович, – уж больно задирист этот мальчишка.

– Пришлите его ко мне! А там видно будет, какое наказание назначить. А то я его совсем не знаю. Заглазно ошибиться можно.

– Слушаюсь, отец инспектор. Но мы-то его хорошо знаем.

Минут через пять появился Клепиков. Небольшого роста, гладко выстриженный, с бойкими, веселыми глазами, он производил впечатление еще совсем мальчишки. Казалось, что достаточно малейшего повода, чтобы он разразился смехом. Что-то наивное и по-детски бесхитростное чувствовалось во всем внешнем виде озорника.

Клепиков, красный от смущения, сложил руки ладонями кверху и наклонил голову под благословение.

– Что наделал? – спокойно и просто спросил отец Агапит и в ожидании ответа вперил сострадательный взор в лицо Клепикова.

Краска еще более залила лицо маленького семинариста, и он едва внятно пролепетал:

– Дразнил Ивана Кирилловича. Простите, отец инспектор! Больше не буду.

– Вот это хорошо, что сразу сознаешься. А родные у тебя есть в городе?

– Есть. Дядя, священник у Антипы Мученика… Да Вы не сказывайте ему, пожалуйста, отец инспектор, – просительно прибавил он, – я больше не буду.

– Не скажу! Только ты помни, что сам обещал мне больше не дразнить Ивана Кирилловича. И не дразни его, хотя бы для меня, – прибавил отец Агапит, благословляя Клепикова. – А теперь ступай!

Мальчик как-то неопределенно затоптался на месте и вопросительно посмотрел инспектору в глаза. Отец Агапит невольно остановился в ожидании. У Клепикова задрожали губы, и он едва слышно выговорил:

– А наказание мне какое будет?

– Поди с Богом. Никакого, – ответил отец Агапит. – Ведь ты же дал мне обещание? – он вопросительно взглянул на озорника.

– Угу, – еле вымолвил маленький семинарист и, прежде чем уйти, схватил руку инспектора и горячо поцеловал.

Окончив разговор, отец Агапит вышел из квартиры, чтобы идти на урок. В коридоре перед ним точно из-под земли вырос Иван Кириллович. Решительным тоном он спросил:

– Так уж разрешите, отец инспектор, Клепикова-то без обеда оставить. Это ему будет чувствительнее всего, а то совсем забылся мальчишка!

– Знаете, Иван Кириллович, – ответил отец Агапит, – такие сильные наказания нам вообще нельзя накладывать на воспитанников без согласия педагогического совета. На совете выслушалась бы Ваша жалоба и мой доклад о душевном состоянии ученика, который считается Вами преступным.., и, думается, – отец Агапит в упор посмотрел на оторопевшего Ивана Кирилловича, – совет никаким образом не наложил бы на него наказания.

– Так Вы, отец инспектор, хотите его оставить без наказания? – угрюмо спросил обескураженный Иван Кириллович. – Но ведь это значит, что нам теперь житья не будет!

– Станем, Иван Кириллович, стараться делать так, чтобы всем житье было: и нам, и ученикам, – ведь и им хочется получше жить.

И отец Агапит, бросив многозначительный взгляд на своего помощника, вошел в класс, где должен был давать урок. На уроке он горячо говорил об искушениях Иисуса Христа от диавола и со вдохновением изъяснял юным семинаристам, в чем состояла победа человеческой природы Спасителя над ухищрениями врага рода человеческого. Он говорил так живо и увлекательно, точно сам лично пережил и превозмог подобные искушения.

Урок закончился. По окончании урока словно кто-то шепнул ему: «Да разве у тебя такие искушения?! Голод, самолюбие и гордость и тебе, наверное, победить гораздо легче, чем ту душевную муку, какую ты испытываешь от сознания потери человеческого счастья – счастья с единственно любимым человеком, которое могло выпасть на твою долю».

«О, Господи! Прости мне мое искушение. Помоги преодолеть грех, который неминуемо влечет меня к душевной смерти», – торопливо крестясь и отгоняя внушаемые извне коварные мысли, шептал отец Агапит, возвращаясь после уроков домой. В грустном унынии подкрепился он скромной пищей в обеденное время. И все думал о тяжести своего креста и о том, что не помогают ему многочисленные поклоны. Да и тяжелые сны не отступают. А отец Леонид все не смягчает строгости и не убавляет число земных поклонов.

«Уж очень тяжело… – тоскливо думает отец Агапит. – Особенно тяжело при моих сложных научных и инспекторских обязанностях. – Прямо непосильно. А все-таки сегодня надо сходить к отцу Леониду». И после вечерни он стоял и стучал в келью старца Леонида в коридоре монастырского общежития.