Обещанное

  Муля хотел на юг. Там всегда тепло и арбузы. А человек может даже без жилья жить. Зимой в пустом курорте пристроишься, а про лето и говорить нечего.

  - Раков буду ловить, Доктор, на солнце лежать буду. Работать совсем не стану, как на пенсии. Хорошо, да?.. Денег только соберу и вот поеду.

  Доктор улыбался и Муле не верил. А как поверишь? Уже лет пятнадцать на юг собирается и ни разу не поехал. Вон, Абдула тоже головой качает.

  - Ты, Муля, чего с Сахалина сразу на юг не отправился? Там жил, теперь тут. Знаешь ты кто?

  - Ты сам, Абдула, дурак проклятый. Иди к себе, свою водку пей!

  Муля бутылку закрыл, со стола убрал и отвернулся - в окно смотреть.

  - Островитянин ты, Муля, судьба твоя такая.

  Абдула стакан допил и ушел без обиды. Обижаться грех - Бармалей как-то обмолвился, что Муля и на Сахалине тоже все об юге мечтал, собирался. Не повезло ему тогда, на целую пятилетку в Коми попал. А уж оттуда, случаем, на Остров. Так и застрял. Теперь если вспомнит кто, дескать, чудно ты с Охотского на Черное море едешь, через Белое, -- Муля сразу надувается, как ревяк, и молчит. Как сейчас.

  - Хороший ты человек, Доктор, тебе скажу. Другие смеяться будут, а ты не смейся, послушай.

  Доктор плечами пожал, почему не послушать. Сейчас Муля бутылку обратно достанет, без Абдулы им как раз на двоих.

  Выпили, посидели. Муля под кровать вдруг нырнул и лом оттуда показывает.

  - Вот, смотри, кованый, настоящий, еще от монахов остался. Им, знаешь, что можно? Все почти можно!

  Лом, конечно, был знатный, Доктор с одного взгляда оценил - аккуратный восьмигранник с четырехугольным ромбиком жала. Таким ломом сразу хотелось что-то хорошее сделать, на долгую память.

  - Перфоратор у них на той неделе сломался. Три метра едва прошли и - враз, а компрессора, Толстомырдин сказал, ни в жисть не купит. Жаба его задушит. Вот я и, значит, это... Два лимона, Доктор! Хавиру свою в администрацию сдам - еще лимон. И поеду, понимаешь? Поеду я!..

  Доктор и верил, и не верил. Правда была в том, что глава администрации, схожий лицом с наглой мордой объевшегося тюленя, добыл в Городе на халяву сто метров нового телефонного кабеля. И замечтал провести от почты в свой кабинет прямую линию. Но не воздушку, которая каждую зиму ветрами рвется, а траншейную. Вот только траншею в поселке выкопать непросто: земли-то здесь нет. Один гранит. И семьдесят четыре метра полуметровой траншеи -- не задачка для двух ленивых землекопов на три дня с опохмелкой, а труд египетский. Когда у Карабаха сдох старенький перфоратор, и он сказал, что за пятьсот тысяч проще администрацию переселить в почтарню, Толстомырдин объявил восемьсот тысяч и конкурс. Но дураков не нашлось. Тогда над Островом прозвучало: лимон. И опять с дураками не сложилось. Луноход тюкнул пару раз киркой, обматерил почему-то Эйнштейна с Менделеевым и вернулся в запой. Толстомырдин от тоски и желания крикнул: полтора! И вот Муля третьего дня оделся в костюм, дошел до администрации и намекнул, что за два лимона сделает.

  Теперь там думали, а Муля ждал уверенно. Думать-то зачем? Тут работы на два месяца каждый день. И по лимону в месяц. Таких людей на Острове вообще нет. Которые непьющие - это за шабаш не деньги. А уж если кто себе позволяет, то ни в два, ни в четыре, ни в сколько месяцев не управится. Нету таких, короче.

  Кроме Мули, монахов и музейщиков. Но монахи-то с музейщиками лучше б Толстомырдина самого забесплатно закопали, а Муля - вот он, пожалуйста. И к середине августа администрация созрела, обещав даже аванс метров через десять.

  Муля завернул в старенькую телогрейку антикварный лом, кирку, две лопаты и вышел на площадь.

  Поначалу днем у мулиной канавы даже собирался народ - полюбопытствовать на метраж, подразнить упрямца из-за пазухи горлышком беленькой, попробовать знаменитый лом да и просто лясы поточить. Но к сентябрю уже привыкли. А когда труженик ни единого литра с аванса не взял, а положил все на книжку, стало понятно, что чудес становится многовато и будут события.

  Утром 21 октября Муля смел со столика перед домом первый снежок, сел на лавочку, поставил рядом бутылку, закурил и посмотрел в небо. Небо было пустое - журавли две недели как улетели, пора было и Муле.

  - Что, каторжник, кончилась твоя каторга? За расчетом готовишься?

  - Садись, Филимон, покурим, - махнул Муля рукой первому прохожему. - Ты на кирзавод, что ли?

  - Да нет, к тебе. Думал, нальешь, - честно сказал Филимон и сел рядом.

  Через часа полтора перед мулиным крыльцом было людно. Батура принес еще бутылку, Монах селедки притащил, Туча - картошки вареной, а Морда - стакан, и за пузырем его послали. Муля сидел тихо, иногда даже улыбался, но почти ничего не говорил. Только ладони свои желающим показывал. За два с лишним месяца махания ломом они сделались жесткими, как сухая рыбья чешуя, и об них можно было тушить спички и папиросы. Но люди хотели видеть поход к Толстомырдину, а не мулины клешни. И в полдень все встали и пошли.

  У Святого озера их встретил Фигура и усмехнулся:

  - Никак за деньгами собрались?

  Народ сразу понял, что у Фигуры есть что сказать, и замер в трепете. И Фигура, довольный вниманием, сказал:

  - А Толстомырдин в Город уехал. Прям с утра. На площадь только выбежал, мулину работу глянул и бегом на "Юшар". Так что кина не будет, все свободны.

  Через неделю глава администрации вернулся, страшно деловитый и с вдвое опухшей харей.

  В кабинет он Мулю не впустил, но сам вышел к нему в приемную. Приобнял за плечи, подвел к окну, из которого виднелась присыпанная снегом площадь с черным шрамом мулиной траншеи. Помолчали.

  - Можно сказать, памятник тебе, Муля, извини, Семен Иваныч, своими просто руками. Вот. Что там, всем нам память - на что человек способен. Я с музейными договорюсь, пусть экскурсиям показывают! А они там разве понимают, а? - И Толстомырдин развернул Мулю к себе лицом. - Ни черта они не понимают, можно сказать! Сократили финансирование на сорок семь и четыре процента, а? Каково!