К себе железо он и отторгает

Его от дерева, топя суда.

Знакомая беда!

Так среди слез, в пучине, риф прекрасный

Мой краткий век злосчастный,

Мою ладью гордыней сокрушит;

Так не принадлежит

Мне больше сердце, не оберегает

Давно меня, затем что предпочла

Любимая скала

Железу плоть; так в бездну повергает

Меня, страша безвременной могилой,

Мой камень милый, мой живой магнит.

Есть в Африке края,

В которых обитает зверь кротчайший,

Но болью величайшей

Грозят его глаза, что смерть таят.

И, обращая взгляд

К сей твари, следует остерегаться

Глазами с ней встречаться:

Опасна только ими тварь сия.

Но, зная это, я

Упрямо, с неуклонностью редчайшей

На муку вновь иду, нетерпелив:

Влечет слепой порыв

Туда, где взором, негою сладчайшей

Мне смерть сулит, позвав на путь тернистый,

Moij ангел чистый, хищница моя.

Родник на юге бьет,

Что именем от солнца происходит:

Как только ночь приходит,

Вода кипит, а утром - холодна

(Тем холодней она,

Чем выше солнце на небесном своде).

Источник слез, я - вроде

Того ключа уже который год:

Едва лишь настает

Для взгляда ночь, когда он не находит

Лучей живого солнца, я горю;

Но только посмотрю

На светоч мой - и сразу сердце сводит:

Внутри неузнаваем и снаружи,

Дрожу от стужи, превращаюсь в лед.

Как явствует из книг,

Есть в Греции, в Эпире, ключ студеный,

Что факел незажженный

Зажжет, волной своей воспламени.

Любовного огня

Душа моя еще не испытала,

Когда пред ней предстала

Холодная краса, - ив тот же миг

В душе огонь возник,

И перед нею, мукой опаленной,

И камень бы разжалобиться мог.

Но кто ее зажег,

Сам погасил огонь, едва рожденный.

Так сердце зажигала и гасила

Вновь эта сила - мой живой родник.

Струятся два ключа

На островах Фортуны: кто напиться

Из первого склонится,

Умрет, смеясь; воды в другом испив,

Он будет снова жив.

И я бы умер весело, быть может,

Но мука сердце гложет,

Неслыханное счастье омрача.

Амур, молчи, умча

Меня туда, где слава - небылица,

О роднике, который полн всегда,

Особенно когда

Апрельской трелью слух ласкает птица

И слез источник глубже океана:

Весною рана снова горяча.

Кто обо мне тебя,

Канцона, спросит, - скажешь: "Берег Сорги,

Закрытый дол меж гор - его приют,

Куда его зовут

Амур и образ той, что не в восторге

От нас, не зная жалости нисколько,

Себя лишь только на !ечле любя"

CXLII

Под сень благую, под густые листья

Бежал я от безжалостного света,

Который третье излучало небо;

Уже от снега вешний ветер горы

Освобождал, преображая время,

Густели травы, зацветали ветви.

Едва ли знала благородней ветви

Подлунная и зеленее листья,

Чем те, что мне весны явило время,

И я, от жаркого спасаясь света,

Не за тенистые укрылся горы:

Я знал, что к лавру благосклонно небо.

Теперь без страха я смотрел на небо

И, возлюбив прекраснейшие листья,

Бродил в дубровах, поднимался в горы,

Но ни ствола не повстречал, ни ветви,

Что были бы в такой чести у света

Верховного и презирали время.

И чувств моих не охладило время,

И, вновь спеша туда, где слышал небо,

Влеком лучами сладостного света,

Я возвращался к вам, живые ветви,

И в дни, когда лежат во прахе листья,

И в дни, когда травой покрыты горы.

Поля, дубровы, камни, реки, горы

Все на земле преображает время;

И да простят мне дорогие листья,

Что многие круги свершило небо,

И эти клеем смазанные ветви

Решил покинуть я при виде света.

Пленен лучами сладостного света,

Великие преодолел я горы,

Чтобы любимые увидеть ветви;

Теперь же краткий век, места и время

Иной стезей зовут меня на небо

И ждут плодов - не все ж цветы и листья.

Другие листья, блеск другого света,

Другой на небо путь, другие горы

Искать мне время и другие ветви.

CCXXXVII

He столь морскими существами волны

Населены, и небо над луною

Не столь усеяно звездами ночью,

Не столь обильны птицами дубровы

И травами - поляна или берег,

Сколь это сердце - думами под вечер.

Мне все желанней мой последний вечер,

Что у живой земли отнимет волны

И сон дарует мне и тихий берег:

Никто несчастней не был под луною,

Чем я, - тому свидетели дубровы,

В которых я блуждаю днем и ночью.

Я отдыха не знаю долгой ночью,

Вздыхаю - утро на дворе иль вечер,

Амуром превращен в жильца дубровы.

Покой найду, когда иссохнут волны,

И солнце поменяется с луною

Лучами, и увянет вешний берег.

Рождает боль живую каждый берег,

Я днем бреду в раздумьях, плачу ночью,

Не превзойден превратною луною.

Едва заря погаснет, что ни вечер

Вздыхает грудь, из глаз струятся волны,

Которым смыть под силу и дубровы.

Враждебны города, но не дубровы

Для дум, приют которых - этот берег

Высокий, где живые льются волны,

Когда я плачу безмятежной ночью,

И я на день не променяю вечер,

Не предпочту денницу пред луною.

Блажен пастух, что был любим Луною!

Мне спать бы рядом с ним в тени дубровы,

И та, кто близит мой последний вечер,

С Амуром и Луной на этот берег

Хоть до рассвета пусть пришла бы ночью,

А солнце бы навеки скрыли волны.

Ты завтра узришь волны под луною,

Родившаяся ночью песнь дубровы,

Ступив на берег дорогой под вечер.

CCLXVIII

Как быть, Амур? Печали нет предела.

О смерти мысль лелею:

Покинула Мадонна этот свет

И сердце мне вернуть не захотела,

И ради встречи с нею

Прервать пора чреду жестоких лет.

Увы, надежды нет

При жизни положить конец разлуке.

Она ушла - ив муки

Отрады тайные превращены,

И безутешных слез глаза полны.

Ты знаешь о моей жестокой были,

О муке безысходной

И ты меня жалеешь в первый раз,

Вернее - нас, ведь мы ладью разбили

О тот же риф подводный

И в темноте остались в тот же час.

Опишет ли рассказ

Мои страданья, им не уступая?

И ты, юдоль слепая,

Со мною плакать день и ночь должна,