– Да, старшему мальчику особенно тяжело, он был еще малюткой, когда умерла его мать, а теперь вот и мачеха… потерялась, – едва ли их вообще следовало оставлять в доме, где случилось что-то настолько непонятное и страшное. Малыши, конечно, не осознают, что происходит вокруг, но всегда чувствуют, когда что-то неладно.
Энн опустила глаза, вспомнив, как тянулись для нее дни, когда умирала мать: она сидела в маленькой спальне, окно которой выходило на фасад их дома – прежде комната звалась детским кабинетом, – отрезала от листа бумаги полоски и рисовала на них, коротая время. Вряд ли тогда она была намного старше Арчи, и все же те долгие часы навсегда запечатлелись в ее памяти галереей расплывчатых образов, нарисованных болью. Конечно, она не понимала, почему в доме так тихо, откуда этот приглушенный плач и отчего у отца такое измученное лицо. И по сей день она не знала ответа на вопрос, точно ли она сама запомнила все это или же столько раз слышала чужие рассказы о том, как это было, что они проросли в ней воспоминаниями. По крайней мере, теперь ей часто казалось, что это происходило с другой девочкой, а вовсе не с ней. Но одно она знала наверняка: если Господь благословит ее детьми, она предпочтет остаться в памяти своих сыновей и дочерей живым человеком, женщиной из плоти и крови, а не бестелесным духом, образом, сотканным из воспоминаний тех, кому посчастливилось знать и любить Марию Бронте при жизни. Но такова оборотная сторона материнства: каждый раз, исполняя свое природное предназначение и приводя в мир новую жизнь, женщина вновь и вновь рискует своей.
– Малыш Арчи ужасно скучает по мамочке, – рассказывала Мэтти. – Он как раз только научился звать ее и теперь зовет не умолкая. И не может понять, почему она не идет. И Фрэнсис… Бедный мальчик потерял мать и только стал доверять Элизабет, как и ее отняли. А их отец… он едва не потерял рассудок от горя, детей почти не замечает.
– Разве нельзя было отослать их к бабушке с дедушкой? – поинтересовалась Энн и прикусила губу, глядя на Эмили, которая стояла подле хранившего непреклонное молчание мальчика.
– Мистер Честер не хочет. – Мэтти взволнованно покачала головой. – Он считает, что самое безопасное место для них – здесь, рядом с ним, хотя как он может так говорить, когда… – Она осеклась и продолжала уже тише: – Когда его жену, скорее всего, жестоко убили в ее собственной спальне, под крышей его дома? Да и вообще, разве всем нам не опасно быть здесь, пока убийца ходит на свободе?
– Мистер Фрэнсис, подите-ка сюда! – окликнула Джейн старшего мальчика, и тот, уставив глаза в землю, подошел к ней.
– А что, для раскрытия этой тайны что-то уже предпринято? – спросила Эмили, которая отошла от пруда и присоединилась к их прогулке. – Я ожидала, что в доме будет полиция, по округе будут разосланы отряды на поиски пропавшей, а тут тишина и покой.
– Приходил констебль, осмотрел комнату, – ответила Мэтти. – Нашел следы борьбы, простыни, разорванные в клочья, и столько крови… но как злоумышленник проник в дом и как потом вышел из него с миссис Честер, живой или мертвой, осталось непостижимым для всех, включая констебля. Он поговорил сначала с миссис Кроули, потом со мной, спрашивал, что мы видели и слышали, а после – с мистером Честером. Тот сказал, что в его лесу поселились цыгане, охотились на его дичь и, скорее всего, это они забрали миссис Честер, потому что сразу после ее исчезновения не стало и их. Так что констебль, наверное, ищет цыган.
– А ты их видела? – спросила Энн.
– Да, даже покупала вереск у одной старухи. Но только в деревне, а не в лесу. Мистер Честер запретил мне гулять там с детьми и велел держаться поближе к дому, пока цыгане не уйдут.
– Понятно, – сказала Эмили. – А где они стояли?
– Почти сразу за домом, – ответила Мэтти, – если идти в сторону Арунтона.
– Значит, мистера Честера никто не подозревает? – спросила Эмили. – Хотя часто виновными в убийстве оказываются именно близкие жертвы.
– Неужели? А ты откуда знаешь? – насмешливо спросила сестру Шарлотта.
– Газеты читаю, – ответила Эмили. – И вообще, мужья, которые избивают своих жен до полусмерти, и детоубийцы с отравителями ходят мимо нашего дома каждый день.
Шарлотта поджала губы, но Энн знала: крыть ей нечем. Папа никогда не прятал от них темную сторону своей работы, да и простой прогулки по Мэйн-стрит достаточно, чтобы убедиться в правоте Эмили: люди всегда особенно жестоки к своим близким.
– Констебль не подозревает мистера Честера – даже и не думает, – сказала Мэтти. – Да и как иначе, ведь мистер Честер, по сути, платит ему жалованье, но… – Снова понизив голос, она склонилась к сестрам. – Когда мистер Честер еще был вдовцом, я целый год жила под одной крышей с ним и миссис Кроули. И привыкла знать его как человека честного и почтенного, который вызывал мое немалое восхищение. Он с большой любовью отзывался о своей первой супруге, сетовал на то, как ему не хватает ее общества, а потом… потом объявил, что решил жениться снова. И вот сразу после свадьбы его точно подменили… Как будто в нем все время таилось злобное чудовище, которое вырвалось наружу с появлением в доме второй жены.
– Так он был жестоким мужем?
– Очень, – ответила Матильда. – Непереносимо было видеть, как человек, которого я знала добрым и мягким, вдруг напускался на свою жену, такую молоденькую, почти девочку. Нанимая меня, он сказал, что его первая жена умерла от лихорадки, но это неправда. Всем в округе известно, что он – виновник ее смерти.
– То есть он ее убил?
– Нет… вернее, да, но не совсем. – Тут Мэтти обхватила себя обеими руками, чтобы сдержать дрожь. – Бедняжка Имоджен Честер покончила с собой, бросившись с одной из башен на крыше дома, и хотя в деревне почти все живут в страхе перед помещиком, который прогонит их с земли, скажи они хоть слово против него, между собой они шепчутся, что это он своей жестокостью довел жену до смерти.
– Бедная, несчастная женщина, – сказала Энн. – Как глубоко должно быть одиночество, чтобы живая душа отказалась от вечного блаженства пребывания рядом с Господом ради избавления от преходящей земной боли.
– От чего бы ни умерла первая миссис Честер, исчезновение второй жены при столь странных обстоятельствах иначе как несчастьем не назовешь, – сказала Эмили. – Две жены было у человека, одна мертва, вторая почти наверняка тоже.
– Причем из всех возможных подозреваемых лишь мистер Честер занимает такое положение в обществе, которое позволяет ему замести следы страшного деяния, – подумала Энн вслух. – Человека его круга никто не может заставить отвечать за убийство, кроме, конечно, Создателя.
– И все же никто не видел ее мертвого тела, – заметила Эмили. – Зачем прилагать такие усилия к тому, чтобы избавиться от него, когда можно просто взять и скрыть следы преступления?
– Возможно, ему помешали, – задумчиво предположила Энн. – Мэтти, а что ты видела и слышала в ночь убийства и в день перед ним?
– Днем все было как обычно, только миссис Честер неважно себя чувствовала и почти все время провела у себя, сославшись на дамское недомогание. Я готовила ей суп, чай и кое-какую легкую еду. А ночью разразилась ужасная гроза, – сказала Мэтти, и ее глаза затуманились воспоминанием. – Молнии так и сверкали, ветер едва не вырвал рамы из окон, – я почти не сомкнула глаз, но дети спали спокойно. Звуки бури еще усиливались самим домом – подоконники гудели под ударами дождевых струй, в дымоходах выл ветер. Мне показалось… что кто-то кричал, но я не знаю. – Она взглянула на дом, но тут же отвернулась, как будто один его вид вселял в нее ужас. – Здесь каждую ночь что-то скрипит, стонет, и вообще бывают разные… явления.
– Явления? – Эмили склонила голову набок, и Энн заметила в ее глазах знакомый блеск. Ах, до чего же сестра любила разные таинственные явления.
– Это ведь очень старый дом, – смущенно продолжила Мэтти. – Половицы скрипят, стекла дребезжат в рамах, а иногда, в холодную погоду, огонь в камине горит, но совсем не греет, и в комнате так промозгло, что даже пар изо рта идет. Вот почему ночами, когда не спится, тут чего только не услышишь – то будто кто-то крадется по коридору, а то плачет в запертой комнате. Джейн никогда не остается ночевать на мызе, боится увидеть покойную миссис Честер. Поэтому я не знаю, что именно слышала в ту ночь – может, кричал человек, а может, сова ухала или лиса тявкала.
