«Нелепость», – подумала Анита. Но разве все, что происходит в Германии, не есть одна сплошная нелепость? На сравнительно небольшом, сопоставимом с какой-нибудь русской провинцией участке земли толкутся, бодаясь между собой, четыре десятка государств. Хорошо хоть, не триста, как было в начале века!

– О чем задумались, Анна Сергеевна? – спросил Вельгунов.

С ним Аните было просто и весело. Познакомились они недавно, дней пять тому назад: он сам подсел за ресторанным ужином к незнакомой паре и, пользуясь свободой местных нравов, без лишних церемоний представился: «Андрей Вельгунов, русский дворянин. Вы только что из России – угадал? Будем знакомы».

Алекс тогда набычился, стал разглядывать незнакомца с подозрением, но Анита привычным движением толкнула мужа в бок и ответила молодому вихрастому брюнету с красивыми серыми глазами: «Да, мы из России. Меня зовут Анна… Анна Сергеевна. Правильнее – Анита, но я привыкла и так… Я родом из Испании, пусть вас это не удивляет. А это мой супруг – Алексей Петрович Максимов, инженер».

«Вы в Берлине по делам?» – спросил Вельгунов, по-свойски протягивая Максимову руку.

«Нет, просто путешествуем… Засиделись дома, решили развеяться».

Так и познакомились.

С тех пор как Алекс, пресыщенный усердной службой на благо Отчизны, вышел в отставку, у супругов Максимовых появилось достаточно свободного времени. Стеснения в средствах они не испытывали – две деревни в Псковской губернии, доставшиеся Алексу от родителей в качестве свадебного подарка, приносили пусть не астрономический, но вполне сносный доход. Максимовы жили большей частью в Петербурге, однако дом снимали скромный, прислуги сверх меры не держали, салонов не устраивали, и Анита обнаружила, что сэкономленных денег, хранимых по настоянию Максимова в Государственном коммерческом банке, вполне довольно для того, чтобы совершить давно задуманную поездку по Старому Свету.

Вельгунов оказался первым русским, которого они встретили после того, как в середине ноября 1848 года приехали в Берлин. Они не собирались задерживаться здесь надолго – неделя, максимум полторы, – однако обстановка в Пруссии была более чем напряженной, и Вельгунов посоветовал землякам не торопиться.

– Вы куда направляетесь? В Париж? Успеете. Делать там зимой все равно нечего. Отсидитесь лучше в Берлине, тут, по крайней мере, все уже успокоилось. А германская провинция еще бунтует: в Эрфурте, я слышал, на днях были новые столкновения демонстрантов с войсками.

– Но я не хочу торчать всю зиму в Берлине! – заявила Анита. – Этот город всегда навевал на меня тоску.

– Я не говорю, что вам нужно сидеть здесь до весны, – сказал Вельгунов. – Подождите хотя бы с месяц. Думаю, к Рождеству страсти поутихнут. Хотя должен вам заметить, господа, время для осмотра европейских красот выбрано вами крайне неудачно.

Для Аниты эти слова не стали откровением. Она знала, что Европу уже без малого год сотрясают революции, но все же уговорила Алекса не откладывать отъезд. В самом деле – сколько можно откладывать! Ехать собирались еще полтора года тому назад, но у Алекса, как всегда некстати, нашлись важные дела. Вот и дотянули…

– Неужели это так опасно? – спросила она Вельгунова.

– Как вам сказать… Было опаснее.

По словам Андрея Еремеевича, все началось с «картофельных бунтов» – в апреле прошлого года простолюдины громили на улицах Берлина продовольственные лавки и высаживали стекла во дворце прусского престолонаследника. Тогда-то впервые прозвучало слово «революция». Берлинские события нашли отклик в других германских городах. В Пруссии разыгралась настоящая буря. В марте начались бои между столичными ремесленниками и королевскими частями, охранявшими дворец.

– Поверьте, было неприятно, – сдержанно сказал Вельгунов. – Стрельба длилась почти сутки, погибло, по слухам, около пятисот человек. Король проиграл сражение, и войска покинули город. Я видел, как на баррикадах праздновали успех. Но король и финансовая верхушка совершили ловкий маневр: объявили о создании нового, будто бы демократического, правительства, портфели в котором получили местные буржуа. Смешно было наблюдать, как вчерашние бунтовщики братались с вернувшимися в город королевскими гвардейцами, которых призвали будто бы для охраны революционного порядка.

– Ничего смешного в этом не нахожу, – проворчал Максимов.

Он смотрел на Вельгунова искоса. Андрей Еремеевич оказался не таким уж молодым, как предполагала Анита вначале. В Германии он жил с конца тридцатых годов, то есть десять лет, и был когда-то вхож в знаменитый своими свободолюбивыми идеями кружок Станкевича, собиравшийся на полуподпольных берлинских квартирах. Максимов, чьи политические взгляды отличались умеренностью, Станкевича и прочих вольнодумцев не любил, считал, что они подрывают государственные устои. Потому и к Вельгунову отнесся настороженно.

– Что вас, собственно говоря, держит за границей? Вы не служите, не учитесь… Почему вам не вернуться в Россию?

– Я давно подумываю об этом, Алексей Петрович, – ответил добродушно Андрей Еремеевич, не замечая или делая вид, что не замечает, неприязни со стороны собеседника. – Я достаточно надышался европейским воздухом, пора навестить родные пенаты. Вот досмотрю здешнее представление и вернусь.

– Разве оно еще не закончилось?

– Нет, – хитро прищурился Вельгунов и принялся раскуривать одну из своих бесчисленных сигар (курильщик он был заядлый). – В начале ноября король издал указ о роспуске прусского Учредительного собрания, с которым демократы связывали надежды на реформы. Незадолго до вашего приезда в Берлин оно было окончательно распущено, и теперь в городах Пруссии поднимается очередная волна протеста. Так что мое предупреждение вам относительно того, что по немецким дорогам сейчас путешествовать небезопасно, не лишено оснований. Конечно, ваше дело, прислушиваться к нему или нет, но я бы не стал рисковать. Подумайте об Анне Сергеевне…

– Алекс только обо мне и думает, – поспешила вставить Анита, видя, как все больше хмурится лицо мужа. – Мы благодарны вам за заботу, Андрей Еремеевич, и не станем пренебрегать вашими советами. Мы здесь люди новые, многого не знаем…

– Ну и сколько же продлится эта неразбериха? – спросил Максимов.

– Не так долго, как может показаться, – ответил Вельгунов, выпуская кольцо дыма. – В Берлине поговаривают, что уже в начале декабря следует ожидать судьбоносных решений со стороны прусского короля. Фридрих-Вильгельм – человек неглупый, он понимает всю серьезность сложившейся обстановки и знает, что надо как можно скорее выпустить пар из котла.

– Что здесь подразумевают под судьбоносными решениями?

– Конституцию. Лучшего громоотвода не придумаешь. Народ встретит ее ликованием, революция сойдет на нет, и вы сможете спокойно продолжить путешествие по Старому Свету.

Анита недоверчиво качнула головой.

– Как все просто…

– Просто? – Вельгунов вынул сигару изо рта и посмотрел на собеседников со всей серьезностью, словно раздумывая, можно им доверять или нет. – В том-то и беда, сударыня, что политические события непредсказуемы.

Андрей Еремеевич явно чего-то не договаривал. Анита попыталась вызвать его на откровенность, но он заторопился и, извинившись, сказал, что ему нужно идти. Так закончился их первый разговор.

С тех пор они виделись каждый день. Ресторанчик «Лютер унд Вегнар» чем-то привлекал Вельгунова, он сиживал там часами. Аните тоже понравилось это маленькое тихое заведение, от которого веяло вековой древностью. Там они встречались за бокалом бургундского – чаще всего вдвоем, поскольку Максимов нашел в Берлине другую компанию, чьи интересы были ему ближе. Когда Анита узнала, где супруг пропадает целыми днями и чем занимается, она пришла в ужас, но Алекс был непреклонен: со свойственным ему упрямством он заявил, что ему приятнее такое времяпрепровождение, нежели беседы с каким-то проходимцем весьма подозрительной политической ориентации. Анита сочла за благо не спорить – Алекс предоставил ей полную свободу действий, и она ею довольствовалась.