Но это еще не самое злое качество русского города, взятого как модель; самое злокачественное в нем то, что он производит впечатление безнадежной неухоженности, покинутости и тления, какое еще производят хворающие старики, которым некому, как говорится, подать воды. Всюду, словно нарочно, взломанный асфальт, чахлые деревца, слепленные бог весть из чего сараи по дворам, которых так много, что это даже странно, покосившиеся заборы, помойки, далеко распространяющие зловоние, жалкие палатки, торгующие всякой дрянью, и тяжелые, взявшиеся ржавчиной гаражи.
А впрочем, человеку привычному и не бывавшему на Ривьере эти убогие виды глаза не колют, он к ним давно пригляделся, как, бывает, приглядишься к забытой в углу метле; вроде бы ей не место в парадной комнате, но так давно и прочно позабыли в углу этот простой прибор, что он приобщился к мебели и не наводит хозяина на вопрос. Вот и Александр Иванович Пыжиков, стоя у кухонного окна, без особых чувств смотрел на родимый город, тем более что за предутренней мглой его было толком не разглядеть.
Он стоял, стоял и потом вдруг вспомнил, что его дожидается Витя Расческин, чтобы вместе нанести визит инженеру Муфелю и что-то чрезвычайно важное выяснить у этого мудреца. Александр Иванович не спеша влез в брюки, надел толстый свитер поверх розовой рубашки, вышел на лестничную площадку и позвонил в дверь к Расческину; в этот раз он равнодушно нажал на кнопку звонка, но тот все равно позвонил робко, точно прощения попросил.
Витя Расческин появился в тапочках на босу ногу, в махровом банном халате и с заварным чайником под мышкой, в котором он держал разведенный спирт.
Пыжиков сказал:
- Слушай, Вить! Ты сегодня в зеркало смотрелся?
- Я вообще в зеркало не смотрюсь.
- А я смотрюсь, и у меня в связи с этой привычкой назрел вопрос... Был ли такой случай в мировой медицинской практике, чтобы у человека вдруг изменились черты лица?
- До какой степени - вдруг? - бесстрастно спросил Расческин.
- Чтобы вечером человек был похож на самого себя, а утром - на трамвайного контролера.
- Нет.
- Что - нет?..
- Мировой медицинской практике такие случаи неизвестны, коренным образом черты лица изменяет только продолжительная болезнь.
- Значит, это у меня продолжительная болезнь. Да: а что, собственно, за болезнь?!
- Аденокарцинома, рожа, дистрофия, старение организма, то есть жизнь в виде старения организма, потому что жизнь в своем роде - тоже продолжительная болезнь. А почему тебя это интересует?
- Потому что сегодня утром я посмотрелся в зеркало и не узнал самого себя.
- Ну, положим, твой случай - это чисто нервное, бытовой психоз. Хотя выражение лица у человека иногда меняется настолько, что кажется, будто изменилось само лицо. Бывает, идет прохожий, на физиономии у него написано, как будто он только что из библиотеки, а на самом деле он бездельник и прохиндей. И что интересно: стоит его внезапно напугать, как на лице у него сразу обозначится, что он бездельник и прохиндей.
- Значит, по своей сути я трамвайный контролер, потому что я сегодня напуган как никогда.
- Что же тебя напугало?
Александр Иванович не ответил на этот вопрос, отчасти потому, что давеча Расческин сам завел разговор о бессмертии души и Последнем дне, а отчасти потому, что они уже с минуту стояли напротив двери в квартиру Муфеля и давно следовало позвонить.
6
В квартире у Николая Николаевича Муфеля витала какая-то особенная, едкая, сугубо химическая вонь и было так тесно от склянок, пробирок, реторт и предметов неизвестного предназначения, что, кажется, повернуться было нельзя, чтобы что-нибудь не разбить.
Пыжиков сказал:
- Какую вы, Николай Николаевич, у себя алхимию развели!..
- Великий Исаак Ньютон - вот тот действительно алхимией занимался, сообщил Муфель. - Во всяком случае, этой псевдонауке он посвятил всю вторую половину своей полнокровной жизни. Моя же сфера - биотектура, то есть я создаю живые организмы из ничего.
Расческин поинтересовался:
- То есть как это - организмы из ничего?..
- А вот извольте взглянуть! - сказал Муфель и достал откуда-то из-за спины обыкновенную стеклянную пробирку, в которой сидел жучок с желтыми полосками на спине. - Что это, по-вашему?
- Ну, букашка, - сказал Расческин.
- Во-первых, не букашка, а колорадский жук. Во-вторых... вернее, не во-вторых, а как раз во-первых, - это первое в истории науки живое существо, выведенное искусственным путем, буквально из первичных химических элементов, или, если угодно, из ничего.
- А зачем? - спросил Пыжиков.
- Что - зачем?
- Зачем вы вывели искусственного колорадского жука, если этих тварей и так полно? Если от них стонут огородники от Бреста до Колымы? Вот я понимаю, если бы колорадского жука истребили, как стеллерову корову, тогда ваши опыты были бы кстати, а так зачем?
Видимо, этот вопрос никогда не приходил Муфелю в голову, ибо он призадумался, положив указательный палец на губы и вперившись в потолок. Витя Расческин, воспользовавшись паузой, сделал продолжительный глоток из своего заварного чайника и спрятал посудину под халат.
- Ну как - зачем... - завел Муфель. - Затем, что человечество вечно ищет торжества над природой, затем, что ему хочется самоутвердиться, сделавшись буквально всемогущим, всеобъемлющим божеством. Но вообще вопрос поставлен некорректно, нельзя так по-обывательски подходить к науке. Зачем, например, Николай Коперник открыл, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот? Разве в результате этого открытия повысилась урожайность зерновых, или конфеты стали дешевле, или жены перестали походя изменять?
- Так-то оно так, - как-то затаившись, чревато сказал Расческин - видимо, он все же был несколько подшофе, - да только Коперник колорадских жуков в банке не выводил. Он, так сказать, констатировал явления природы, а вы извините, конечно, - занимаетесь черт-те чем. Вообще у меня складывается такое впечатление, что люди на нашей планете главным образом занимаются черт-те чем.
- Что вы понимаете! - с чувством возразил Муфель. - За этот эксперимент буквально полагается Нобелевская премия, а вы городите сущую чепуху! Только никто мне, конечно, Нобелевскую премию не даст, потому что настоящая наука в загоне, а торжествуют бездари, обыватели и прочая сволота!
- Прочая сволота - это, видимо, про меня? - сказал Расческин и побледнел.
Пыжиков сообразил, что градус беседы приближается к опасной черте, и заговорил примирительно, как по радио прогноз погоды передают:
- Уж я не знаю, кто там у нас торжествует, только чует мое сердце - даром нам эта катавасия не пройдет. Вы поглядите в окно-то: ведь уже бог знает сколько времени, а не рассветает - по-вашему, это как?!
Расческин спросил:
- А который, действительно, теперь час?
- Не знаю, - рассеянно сказал Муфель. - У меня и часов-то сроду не было, жизнь прожил, а даже занюханного будильника не купил!
Пыжиков сказал:
- Внутреннее время мне говорит, что сейчас что-то около десяти.
Расческин ему возразил:
- Откуда?! Еще гудок на Химзаводе не гудел, значит, еще половины восьмого нет.
- Воскресенье сегодня, - сообщил Муфель. - По воскресеньям гудок химзаводовский не гудит.
Кто-то позвонил в дверь. Пыжиков решил, что это, должно быть, давешний младший лейтенант, но через пару мгновений на пороге обозначился председатель жилищного кооператива "Вымпел" Евгений Иванович Петухов. Это был приземистый одноглазый мужик, бывший секретарь парткома на Химзаводе, три года тому назад оставшийся не у дел. Как раз три года тому назад в результате сильнейшего нервного потрясения у него на правом глазном яблоке образовалась раковая опухоль, глаз удалили, и с тех пор зияющую впадину на лице прикрывала черная пиратская нашлепка из резины, державшаяся на черной же тесемочке, которая пересекала его голову под углом. В левом его глазу, глядевшем противоестественно широко, было что-то жертвенное, и немудрено, так как в свое время Евгений Иванович вынужден был расстаться с карьерой ученого как дисциплинированный коммунист, а карьера партийного работника не задалась в силу объективного исторического процесса, на который с того времени у него заимелся зуб.
