На Дарью ему тоже грех было бы жаловаться: еда всегда вовремя приготовлена и вкусная, квартира ухожена, его рубашки выстираны, накрахмалены, брюки отглажены, обувь начищена, девочки присмотрены и отцу лишний раз не докучают, – чего еще желать?
И у них установились вполне устраивающие обоих отношения, похожие на те, что обычно складываются у супругов после перегорания любовных страстей и пары десятков лет совместной жизни. Ровные, без особого тепла и нежностей, но и без ежедневных споров и ругани по поводу и без повода, то есть, по пустякам, как это часто бывает во многих семьях.
К детям Жора тоже горячих чувств не испытывал, хотя девчонки, в отличие от матери и отца, были прелесть как хороши, что нередко бывает у не очень красивых родителей. «Явление генезиса», – однажды неудачно блеснул он эрудицией, объясняя нахваливающим его дочерей гостям этот природный феномен, который вообще-то наука называет «гетерозисом».
– Ты бы, Георгий, хоть иногда дочек приласкал, поиграл с ними, что ли, в «ладушки-ладушки»,– как-то укорила его теща. – Чай, не чужие тебе. И любят они тебя. Непонятно, правда, за что.
– Не умею я, Тамара Никитична, эти ваши женские фигли-мигли разводить, – оправдался он. – Да и когда? Ухожу из дома – они еще спят, а прихожу – они уже спят.
И все же нашёл как-то под настроение время, чтобы рассказать дочерям единственный запомнившийся с детства стишок, который когда-то прочитал ему отец, тоже не баловавший сына вниманием:
По грибы старик собрался,
А в грибах не разбирался.
Не запутаться дабы,
Взял он книжку про грибы.
Старичок сидел под елкой,
По строке водил рукой,
А вокруг собрались волки:
«Ишь ты, грамотный какой!»
Девочки очень смеялись, повторяя с чувством, на все лады, последнюю строчку, заучили и прочитали эти стихи хором и с выражением возле ёлки на Новый год, умилив бабушку с дедушкой и получив за это одинаковые подарки от приглашенного на дом Деда Мороза. И еще удивив Тамару Никитичну, похваставшись, что это папулечка их научил…
– Не по сезону, конечно, стишок, хотя и забавный, – сказала тёща, но все равно похвалила. – Ну, вот же: можешь эти наши фигли-мигли, когда захочешь.
Однако по мере взросления дочерей Жоре приходилось, хотел он того или нет, вплотную заниматься их воспитанием и обучением. Он даже серьезно поругался на этой почве с тёщей, которая работала завучем школы и хотела устроить внучек к себе.
– Вы меня, конечно, извините, Тамара Никитична, но девчонок к вам не пущу! Вы же понимаете, какие оценки им будут ставить подчиненные вам учителя! Я хочу, чтобы они нормально учились, без поблажек. И потом, я уже договорился: пойдут в школу с углубленным изучением иностранных языков. А так как мне медведь на ухо наступил, то пусть хотя бы они получат еще и музыкальное образование.
Иван Кузьмич Жору поддержал, иначе тот вряд ли переспорил бы тёщу. И с музыкальным училищем вышло как нельзя удачно: у Кати, которая была всего на пятнадцать минут младше близняшки Маши, оказался абсолютный слух, и педагоги ей напророчили (и как впоследствии подтвердится, – безошибочно) большое сценическое будущее…
Фронда
Опять же не без протекции тестя, под лозунгом продвижения молодых перспективных кадров, Георгий был назначен сразу на высокую и неплохо оплачиваемую должность заместителя главного редактора партийной газеты. Притом, что прежде не имел к журналистике никакого отношения, он довольно легко и быстро освоился в новой профессии. У него оказалось бойкое перо: его корреспонденции о работе парторганизаций и зарисовки о парторгах не раз удостаивались похвалы первого секретаря обкома, чем чрезвычайно гордился Иван Кузьмич. Что неудивительно: Жора, что называется, с лету освоил те примитивные клише и штампы, которые требовал этот жанр, и активно ими пользовался.
Сам же новоиспеченный замглавреда особых иллюзий насчет своих творческих способностей не питал. Особенно после знакомства со столичными коллегами, которое состоялось во время первой в его жизни зарубежной поездки.
За победу в очередном конкурсе партийной печати руководство местного отделения Союза журналистов наградило секретарского зятя (кого же еще!) единственной выделенной области путевкой в Международный дом журналистов в Варне. И хотя в соответствии с популярной тогда поговоркой: «курица – не птица, Болгария – не заграница» эта страна считалась чуть ли не шестнадцатой республикой СССР, именно там Жора впервые узнал, что такое воздух свободы…
Еще в поезде четко наметилась разница между вольнодумными московскими и ленинградскими, так сказать, мэтрами и державшимися в стороне от них, осторожными провинциальными журналистами. Что неудивительно: последних так «накачали» на инструктаже в Москве строгими запретами, да еще и припугнули незримым присутствием в группе некоего Васи – секретного сотрудника КГБ или, попросту говоря, – стукача, что они боялись прилюдно лишнее слово сказать.
Но Жора, уверенный в надежном прикрытии тестем от любых гэбэшных наездов, быстро сдружился со столичными коллегами. Правда, не распространяясь при этом о своих родственных связях, потому что власть имущих те без всякого стеснения и оглядки честили, что называется, в хвост и гриву, несмотря на пресловутого «Васю». То ли некую фронду изображали, то ли действительно были такими смелыми, – чуть ли не без пяти минут диссидентами. То есть, вели себя как малые дети, оставшиеся без присмотра взрослых.
Путевка пришлась на исход лета, но в Болгарии было все еще солнечно и жарко. И отдыхающие предпочитали проводить время у моря на широком песчаном пляже, слева от которого за высоким сетчатым забором стройными шеренгами тянулись вверх к холмам виноградники с большими гроздьями уже налитых соком черных ягод. Справа располагался причал с прогулочным катером и двумя моторными лодками, принадлежащими МЖД.
Там столичные журналисты собирались своей компанией, в которую был допущен Жора, и в открытую травили политические анекдоты, вроде якобы приказа «дорогого Леонида Ильича» заасфальтировать реку Москву, чтобы по ней не смог подойти к Кремлю крейсер «Аврора». Этого почившего в бозе «просто Ильича» как только они не обзывали: и «Летописец», намекая на сочиненную не им, но отмеченную литературной Ленинской премией трилогию, и «Броненосец» – за патологическую при жизни любовь к наградам и званиям.
– А знаете, какой награды у него не было? – поддакивал Жора, сам же и отвечая: – ордена «Мать-героиня»!
Нисколько не церемонились и с другим Ильичом – вождем и основателем первого в мире социалистического государства рабочих и крестьян. Ленинградцы рассказали байку про старика-горца и внука:
– Деда, – спрашивал малец, – кто у нас главный джигит?
– Ленин, – отвечал тот.
– Почему? У него самая большая бурка?
– Нет!
– У него самый быстрый конь?
– Нет!
– У него самая острая сабля?
– Нет!
– А что тогда?
– Знаешь, как он отомстил за казнь своего брата? До сих пор никто очухаться не может!
А москвичи в ответ прочитали стих про ленинский субботник:
«Он бревно на мелкие поленья
Разрубил движением руки…
Мужики спросили: «Кто ты?!»
«Ленин!»
И оп…денели мужики!»
Жора тут же вклинился в этот обмен анекдотами, рассказав про малыша, умолявшего маму не оставлять его одного дома с не выключенным радио, которое всё время его пугало: «Съест КПСС! Съест КПСС!»
На что мэтры, будучи уже в хорошем подпитии, тут же продекламировали почти нецензурно:
«Ветер, ветер ты могуч, ты гоняешь стаи туч, прославляя до небес мать твою(!) – КПСС!».
А Жора снова вставлял свои «пять копеек»:
«Дедушка в поле гранату нашел,
Вместе с гранатой к обкому пришел,
Дернул колечко, бросил в окно,
…Дедушка старый – ему все равно!»
Не особо выбирая выражения, они ёрничали и по поводу начавшейся чуть ли не ежегодной смены престарелых генсеков. Ради, как говорили москвичи, получения по дороге в могилу очередной геройской звезды и вожделенной строчки в будущем некрологе – «выдающийся», а не просто «видный деятель Коммунистической партии и Советского государства», дающей надежду на почетные похороны у Кремлевской стены.