Я застряла на этой остановке в полвторого дня. И, хотя, осень в своей золотой поре ещё оставалась

дружелюбно тёплой, я уже начала подмерзать из-за своей

глупой убеждённости, что для верхней одежды ещё рано.

А теперь разглядываю покрасневшие пальцы и

пытаюсь до бровей зарыться в толстовку, листая чужую

рукопись, которую стащила.

Остановка была старая, ржавчина проглядывала из-

под облупившейся синей краски. Скамья протёртая, но

обычно чистая. Остановка наверняка была ровесницей

асфальтовой дороги — такой же потёртой и потресканной, но крепкой. Дорожные полосы на ней выцвели. До сих пор

мимо меня не проехало ни одной машины, да и вряд ли кто

мог быть — я не слышала, чтобы сюда кто-то приезжал, кроме моего автобуса, да и тот добирался сюда только раз в

два часа. Это место было мало кому нужно: за остановкой

простирался огромный парк - ибо не могут деревья в лесу

расти столь ровными рядами, - что был прекрасен в это

время года с алой листвой и чёрными стволами, но далеко

за парком простирался Предел. Там листья, деревья, парк

стирались и прекращали своё существование, там наш мир

заканчивался.

Автобус верно прибывал на остановку у края мира

раз в два часа, но у Предела было немного посетителей. В

основном это дети и чудаки вроде меня. Из-за Предела

часто что-нибудь появляется и остаётся в конце парка —

игрушки, стулья, балконы или кости, а порой — кошки и

птицы.

Так я заполучила рукопись, а рядом со мной лежал

пришедший из-за Предела лев.

Рукопись была толстой тетрадкой в клетку, но

исписанной полностью, мелко, до последней странницы. В

ней было полно рисунков, то ли иллюстрирующих

историю, то ли отношение создателя к ней. Куча ремарок и

уничижительных комментариев. Многие страницы были

вырваны, а несколько исчерканы настолько, что нельзя

было разобрать.

Рукопись рассказывала о девочке, что жила одна на

луне.

Я прихватила тетрадку, потому что меня

заинтересовала история и потому что тешила себя

надеждой однажды её вернуть. Может быть, мы стали бы

друзьями.

Лев рядом умывался, урча. Я протянула к нему руку

и он, придирчиво её обнюхав, позволил запустить

замёршие пальцы в тёплую гриву и почесать за ухом.

Убрав тетрадку под толстовку, я спрятала руки в

толстовку и поежилась, надеясь стряхнуть замёрзшесть, мысленно моля об автобусе.

За дорогой простиралось жёлтое поле, а на самом

его краю ещё можно было разглядеть очертания аэропорта

и взлетающие самолёты.

Лев зевнул и я невольно зевнула тоже.

Далекий шум нарушил нашу тишину. Я с

кряхтеньем оторвалась со скамьи, растирая конечности, и

погладив

на

прощание

льва,

с

любопытством

навострившего уши в сторону приближающего автобуса.

Двери со скрипом открылись, водитель привычно