Телестудия своими бесконечными коридорами и табунами спешащего во всех направлениях люда напомнила Домодедовский аэропорт. Саша успел заметить две-три эфирные знаменитости и подивиться тому, какие они наяву незаманчивые. Так бывает в магазине: прилюбуешься к какой-нибудь вещичке на витрине, а возьмешь в руки – категорическое не то…

Поплутав, Калязин все-таки нашел на втором этаже четвертую студию и обнаружил возле нее необычайное даже для Останкина скопление народа. Люди толклись в холле и напоминали пассажиров, уже сдавших багаж и теперь в «накопителе» нетерпеливо ожидающих вылета. Саша устроился у большого окна, откуда виднелась серая телебашня с черными следами недавнего пожара. Прислушался к разговорам: толпа шумно обсуждала какого-то мерзавца, укравшего у матери сына и увезшего его в религиозно-трудовую коммуну в Сибирь. Саша подивился такому единодушию разношерстной публики, но недоумение вскоре разъяснилось. К нему робко приблизился коренастый лысый мужичок с большим портфелем, постоял молча рядом, видимо, собираясь с духом, и наконец спросил:

– Вы тоже на «Катастрофы»?

– Угу, – ответил Калязин, не расположенный к беседе.

– Из Москвы? – осторожно поинтересовался незнакомец.

– Угу, – отозвался Саша, надеясь этим невежливым угуканьем отшить привязчивого мужичка.

– А я из Людинова. Знаете? В Калужской губернии…

– Знаю. Людиновское подполье… – кивнул Саша, когда-то редактировавший сборник воспоминаний о героях-партизанах для социалистических стран.

– Господи ты боже мой! – покраснел от радости мужичок. – Вы первый человек в Москве, который знает про Людиново!

И, сделавшись от восторга еще словоохотливее, людиновец вывалил на Сашу целый ворох сведений самого разнообразного свойства. Он сообщил, что раньше, при советской власти, был начальником автохозяйства и членом бюро райкома, а теперь владеет двумя шиномонтажными мастерскими и живет вполне прилично: построил дом, закупил недавно итальянские вулканизаторы, но бардак в стране его просто убивает. В Москву же он приехал, чтобы показать знающим людям свой трактат о том, что только крепкая семья спасет Россию. А сюда, на передачу, прорвался именно потому, что здесь-то как раз и можно встретиться со знающими и влиятельными людьми, в обычной жизни совершенно недоступными. Сегодня он тут с самого утра. Оказывается, в день они снимают целых четыре передачи, так как аренда студии стоит страшных денег. До обеда записывали: «Моя жена не умеет готовить…» и «Я люблю зятя…».

– Ох, вас не было! – восхищенно докладывал людиновец. – Явилась одна! Про свои шуры-муры с зятьком рассказывала! Ох, баба! Я бы и сам такую тещу… А вы сколько дали?

– Чего?

– Денег.

– Зачем?

– Чтобы на передачу пустили. Я – сто долларов!

– Я – ничего…

– Наверное, москвичам бесплатно, – вздохнул людиновец и продолжил рассказ: – После обеда обсуждали одного козла, который сына у жены умыкнул и в Сибирь увез… А сейчас будет – «Я ушел от жены…».

– Как? – обомлел Калязин.

– Как уходят – с вещичками, – разъяснил мужичок.

Но Саша уже не слушал его, а гневно думал о том, что Гляделкин нарочно подстроил ему эту передачу, придумав распространителей из Сибири. Но зачем? Как – зачем? Жаба его душит, что Инна теперь с ним, с Калязиным. Вот и мстит, мерзавец!

Тем временем из толпы ожидающих вынырнула немолодая дама в кожаном брючном костюме с органайзером в руках. Ее лицо показалось Саше знакомым. Она явно кого-то выискивала в толпе. Поколебавшись, дама подошла к Калязину:

– Простите, вы случайно не из издательства «Маскарон»?

– Да.

– Александр Михайлович?.. – Она заглянула в органайзер. – Калязин?

– К вашим услугам.

– Замечательно! А то наш ассистент вас на входе прозевал. Я – Нина Трусковецкая, редактор передачи. – И она протянула ему руку.

– Очень приятно!

Ее пальцы были так густо унизаны кольцами и перстнями, что Калязину показалось, будто он пожал стальную рыцарскую перчатку.

– «Энциклопедию семейных тайн» не забыли?

– Нет. – Саша похлопал по полиэтиленовому пакету.

– Только очень коротко. А то рекламщики меня убьют. Скажут: «джинса»…

– Что?

– Левая реклама. Стойте здесь и никуда не уходите! – приказала Трусковецкая и умчалась, мелко подергивая бедрами.

Саша глянул на людиновца и обнаружил, что тот смотрит на него со священным трепетом:

– Вы из издательства?

– Да.

– Вот повезло! Я понимаю, вас интересуют в основном пищевые продукты. Но в моем трактате есть большой раздел о семейном питании! Сейчас покажу…

– Почему продукты? – удивился Саша.

– Ну как же! Издательство ваше «Макарон» называется?

– «Маскарон».

– А что это?

– Каменная маска на фасаде дома…

– Тем более! – обрадовался людиновец. – У меня тут даже чертеж идеального дома для семьи есть…

Пока он, сопя, извлекал из портфеля трактат, Калязин злорадно подумал о том, что завтра обязательно расскажет про этот «макарон» Гляделкину, чрезвычайно гордившемуся редкостным названием своего издательства.

– Вот! – Мужичок наконец достал из портфеля толстенную красную папку. – Десять лет писал! – гордо доложил он. – С двумя женами из-за этого развелся…

– Видите ли, – начал Калязин, опасливо косясь на рукопись, – мы издаем литературу несколько иного плана…

– Не волнуйтесь! Я заплачу, – пообещал людиновец и полез в боковой карман.

Выручила Трусковецкая – она внезапно выскочила из толпы и подбежала к Саше. Лицо ее было перекошено ужасом:

– Что вы со мной делаете, Александр Михайлович!

– Я?!

– Вы давно уже должны сидеть во втором ряду с экспертами!

Она схватила Сашу за рукав, протащила сквозь толпу и поволокла по лабиринту узких проходов между фанерных перегородок, с которых свисали клочья разноцветной материи. Наконец они оказались в ярко освещенной студии. Посредине высился круглый подиум. На нем стояли три массивных кресла, а рядом – большой розовый куст в керамической кадке. Розы, судя по всему, были искусственные. С одной стороны подиума возвышался сложно изломанный задник с переливающейся огромной надписью «Семейные катастрофы». Причем гигантская буква «А» представляла собой довольно сложную конструкцию. Верхний треугольник являлся отверстием в человеческий рост, а нижняя, трапециевидная часть циклопической буквы образовывала лестницу, по которой, очевидно, спускались к зрителям герои ток-шоу. С противоположной стороны был амфитеатр, составленный из желтых пластмассовых сидений. По сторонам съемочной площадки на специальных возвышениях торчали две камеры, и возле них возились операторы с большими наушниками на головах. Третья камера была укреплена на длинной – метров шесть – ажурной стреле вроде тех, что бывают у передвижных подъемных кранов. Благодаря какой-то хитрой механике два паренька управляли стрелой таким образом, что камера плавно перемещалась по всему подиуму и зрительному залу.

Трусковецкая усадила Сашу во втором ряду между тяжко дышавшим толстяком в массивных очках и крашеной блондинкой, одетой почему-то в генеральскую форму времен Отечественной войны 1812 года.

– Знакомьтесь, наши эксперты! – представила Нина. – Великий магистр белой магии Данилиана Юзбашьянц.

– Великий магистр высшей белой магии! – строго поправила Данилиана и кивнула.

– Конечно, великий и, разумеется, высшей… – поправилась Трусковецкая. – Извините!

– Калязин… – отрекомендовался Саша.

– А это профессор сексопатологии Константин Сергеевич Либидовский.

– Калязин… Издательство «Маскарон». – Саша пожал мягкую влажную руку сексопатолога.

– Это у вас выходила книжка Хуппера «Алиса в Заоргазмье»? – спросил он, борясь с одышкой.

– У нас.

– И напрасно. Хуппер не сексопатолог, а шарлатан.

Зал тем временем заполнился. Подбежал патлатый паренек и показал, как следует держать микрофон, если захочется что-нибудь сказать, – не далеко ото рта, но и не впритык.

– Скажите что-нибудь! – приказал он Калязину.