— Зачем так много?.. это к какому числу?..

— Это к понедельнику.

— К следующему понедельнику?.. — не понимает она.

Стах отъезжает от стола, разводит в стороны руками, спрашивает с натянутой улыбкой:

— Обалдеть на месте, да?

Тут же сникает обратно, пододвигается, подпирает голову рукой, трет глаза пальцами.

— А зачем он столько задал?.. Это всем так или что?..

— Это мне. Я особенный. Избранный. Привилегированный. Почетом одаренный.

— Аристаша, давай я с ним поговорю…

— Ха, — весь просветляется — насмешливо, — конечно. Поговори. Посмотрим, как оно поможет.

— Что ты на меня-то срываешься?.. Это же не я виновата.

— Не ты, — смягчается усилием воли. — Не ты. Спокойной ночи.

— Аристаша…

— Мам, ты видишь?! — он поднимает стопку над столом и бросает обратно. Улыбается: — Мне хватает, спасибо.

Мать с видом обиженным и оскорбленным выходит из комнаты. Он откидывается назад, сцепляет руки на затылке, скалит зубы — раздосадовано, цедит сквозь них воздух. Возвращает контроль лицу, расслабляет брови.

XIII

В субботу, не решив и трети, Стах приходит к Соколову со всеми этими бумажками, кладет перед ним на стол, говорит:

— Андрей Васильевич, мы этого еще не проходили. Это вообще не школьная программа.

— И тебе доброе утро, Лофицкий, — кивает. — Ну… что я могу сказать тебе? Решай проблему. У тебя все выходные впереди.

— Вы издеваетесь? Я не успею.

— Летом успеешь, значит.

— Даже если спать не буду, не успею.

— Не надо сном пренебрегать, пожалей организм.

— Пожалейте меня.

— Ах вот оно что, вот ты почему такой несчастный? Пожалеть тебя надо? Может, на ручки еще взять?

— Переломитесь, — заявляет убежденно.

— Иди, Лофицкий, надоел ты мне концерты устраивать. Я тебе все сказал.

— Серьезно? По физике? Двойка за четверть?

— Серьезно.

— У меня? — уточняет специально, чтобы Соколов — прозрел.

— А я не пойму, — Соколов откидывается на стуле, смотрит на него внимательно, — ты у нас застрахован от плохих оценок?

— Застрахован, — показывает себе пальцем на голову — разве не видит Соколов, кто перед ним стоит. — Еще как. Я ниже четверки в принципе не получал.

— Ну, Лофицкий, надо же когда-то новое пробовать.

Стах смотрит на него изумленно, но ничего ему не остается, кроме как проглатывать. Даже слова закончились. Он собирает листы в одну стопку, берет в руки и быстрым шагом покидает кабинет. Соколов бросает вслед:

— Только не плачь, Лофицкий! И не громи гимназию!

XIV

В воскресенье часа в два ночи мать находит Стаха уснувшим среди учебников и тетрадей, прямо за письменным столом. Хмурит брови болезненно, гладит по спине, целует в макушку, шепчет:

— Аристаша, дорогой, иди в кровать… Иди, ложись, родной. Давай, просыпайся.

Он морщится, но отнимает лицо от тетради. Он почти сразу понимает по ее взгляду: на щеке отпечатались цифры. Ей вроде и смешно, и жаль — и выражение соответствует.

— Ты весь в ручке…

— Если бы только в ней… — говорит он хриплым шепотом и прочищает горло. — Сколько времени?

— Два.

— Ты чего не спишь?

— Да я не знаю, неспокойно было, проснулась. Как чувствовала…

Стах тянется на стуле и морщится: не понимает, что не затекло и не болит. Листов все еще добрая половина. Стах смотрит на них враждебно, поднимается со стула, цокает и уходит умываться. Наплевать. Уже ни в одном месте не соображается.

И он так занят, так утомлен, что даже не успевает прийти к пониманию: за эти выходные он ни разу не резался об мысли о разбитом Тиме и засыпал вовремя, и кошмаров ему не снилось.

XV

Стах в понедельник кладет перед Соколовым эту кипу. Разделяет на две. Тот просматривает бегло решенную. Потом берется за девственно чистые листы. Спрашивает:

— Как выходные провел?

Стах растягивает губы в улыбке — это нервное. Цедит:

— А что, вы кругов под глазами не видите?

— Это хорошо. Это характер. Другой бы сразу сдался. Задача-то невыполнимая.

— Да что вы?..

Соколов раскрывает журнал, берет карандаш. И за каждое нерешенное задание ставит двойку. Стах наблюдает за этим с пораженной улыбкой.

В конце концов, клеток в журнале перестает хватать. Соколов рисует в скобках на полях знак множества. Возвращает пачку Стаху на парту: груз, от которого, тот чувствует, никак уже не отделаться.

— Объясняю систему. Каждое задание будет считаться за отдельную оценку. Не исправишь хоть одну до конца четверти — летом будешь с двойкой у меня сидеть и исправлять. Вместе с Лаксиным. Вам же нравится. На задней парте шушукаться мечтательно не по физике. И не надо на меня так страшно смотреть. Садись. Считай задания. Прикидывай, сколько надо сделать. И да, Лофицкий. Хорошие оценки ты будешь зарабатывать, как раньше. А не просто эти задания решишь.

— Да за что?.. Мне не может быть плохо? Не может быть грустно? Это преступление какое-то?

— Вперед, — игнорирует.

— Андрей Васильевич…

— Раньше начнешь — раньше закончишь. Будет цель на остаток учебного года. Об остальном позабочусь я.

========== Глава 39. Украденное сердце ==========

I

Стах весь май после уроков сидит в зале для отчетности с физикой наедине. Хотя бы потому, что разрываться между ней и матерью — такое себе удовольствие.

Иногда врывается в покой Софья. Как сейчас. Она встает над душой, смотрит на него укоризненно.

— Ходите оба ко мне грустные, плачете, книги сыреют…

Стах поднимает на нее взгляд. Не помнит, когда в последний раз Тим бывал в библиотеке. Он уже хочет спросить, но Софья, подкравшись, забирает его записку. Стах подрывается следом, громыхая стулом. Она выставляет на него указательный палец, как шпагу.

— Отдам адресату.

— Не смейте.

— Что там, любовное послание? — и заглядывает краем глаза, отбегая. — Что это, стихи?..

— Верните. Что вы, как девочка?!

— Я и есть девочка, — говорит ему уверенно, читает — вслух, бегает от него между столов и стульев.

Слюной тоски исходит сердце,

Мне на корме не до утех

Грохочут котелки и дверцы,

Слюной тоски исходит сердце

Под градом шуток, полных перца,

Под гогот и всеобщий смех.

— Это же Рембо!

— Верните, — Стах почти рычит.

— А. Наша физика. Дождались-дождались! Здравствуйте.

Стах вздрагивает и оборачивается. Тим рассеянно за ними наблюдает, замерев в проходе. Софья довольно улыбается, подходит, записку «отдает адресату».

Она специально, что ли, затеяла?.. Кого спрашивать, за что? Если люди, которые все это творят, даже не слышат вопроса.

Стах не собирается участвовать в чужом спектакле. Смотрит на Тима с сожалением, как на того, кто, в общем-то, тоже не должен и, наверное, не планировал. Собирает рюкзак и выходит.

II

Тим спускается, когда Стах уже застегивает куртку. Давно так не обжигало его присутствие. Чтобы все сбоило и хотелось в истерику.

— Арис?..

Стах сглатывает ком и оборачивается.

Тим протягивает записку и сцепляет руки в замок.

— Я не читал. Если вдруг… что-то…

— Там ничего такого… только нытье из-за физики… Думал: выйдет забавно, но вышло — как всегда, — усмехается, выходит так себе.

Они застывают посреди пустого холла. Стах держит паршивый листок. Не знает, что испытывает. Не знает, чего не испытывает.

— Она сказала, что ты ждешь… каждый день…

Стах опускает вниз голову, прячет записку в карман.

— Я жду. Каждый день.

Тим молчит. Стах решается поднять на него взгляд. Тим выглядит болезненным и грустным.

— Ты не… — Тим теряется. Спрашивает тише: — Может…

Стах тормозит. Кивает. Он знает, что Тим просит остаться. Тим отступает на шаг. И с опозданием опоминается, что нужно отдать номерок и получить вещи. Ему неловко. Стаху тоже. Тим, помедлив и помявшись, уходит к гардеробу.

III

Стах садится рядом на скамейку. Наблюдает, как Тим продевает шнурки, перекрещивает — узором, мудрено, завязывает в бант и засовывает внутрь так, что и не заметить, где они кончаются, куда уходят. Лучше бы не помнить причины… Он сглатывает и отворачивается.