– Может быть, ты, всё-таки, поздороваешься с мамой? – растерянно начала Дунечка, но Затюкин неожиданно прервал её.

– Котлеты по пятницам могут подорвать наш семейный бюджет.

Тёща, весьма поражённая неучтивостью зятя, резко развернулась и с достоинством удалилась на кухню. Дунечкино лицо изобразило боль и ужас, а взгляд, сразивший Затюкина своей холодностью, был полон негодования. Да, я понимаю Дунечку. Но ведь и Затюкина, я думаю, поймут очень, очень многие.

О, если бы не присутствие этой ужасной женщины, Затюкин бы знал, что ему делать. Он бы нежно, но сильно обнял свою Дунечку, он бы расцеловал её, и продолжал бы целовать до тех пор, пока она не стала бы отвечать ему на его ласку. Он бы взял её на руки, наконец, и отнёс бы на диван.

А Дунечке нравились его мелкие шалости, она, смеясь, отбивалась бы от него. Особенно ей нравилось, когда он кружил её на руках по комнате. Тогда она крепко обнимала его за шею и тихонечко покусывала ему ухо от восторга. Волосы её, казалось, разлетались птицами по всей комнате, то распрямляясь, то вновь скручиваясь в упругие золотистые локоны.

Только присутствие этой страшной женщины сдержало Затюкина.

– Ты… Ты – жестокий, – всхлипнула Дунечка и ушла на кухню.

Увы, в этот момент Дунечка не была Дунечкой, она была Далилой.

Затюкин, сжав зубы и скрепя сердце, разделся, вошёл в комнату и бухнулся в кресло. Злой, голодный, обиженный он сидел и уже в сотый раз перечитывал рубрику «погода» в утренней газете о наступившем потеплении и о циклоническом характере погоды. Но вот в его поле зрения попала заметка о магнитных бурях, и он было зачитался ею, как вдруг из кухни донесся Дунечкин смех, больно уколовший его.

Он вспомнил, что в дипломате лежит баночка мёда и пачка масла. «Масло!» – пронзила Затюкина внезапная мысль, – «Масло растает!». Необходимость идти на кухню стала терзать Затюкина. «В конце концов, я у себя дома!» – подбадривал он сам себя. С тяжёлым чувством неутихающей ненависти к этой ужасной женщине достал он из дипломата действительно начавшую таять пачку бутербродного масла и побрёл на волшебный запах котлет.

– Татьяне так идут эти «варёные»! – услышал он тёщино восклицание, подойдя к двери в свою семиметровую кухню.

«Опять «варёные», – испуганно подумал Затюкин. «Всего сто пятьдесят, почти даром! Мне так повезло!» – прозвенел в его ушах голос Наталии Константиновны, и тридцать семь рублей с копейками больно обожгли его самолюбие в том месте, где располагался карман.

Затюкин с отчаянным упрямством рванул на себя дверь, и обрывки фраз повисли в наэлектризованной тишине. Молча, с достоинством главы семьи положил он масло в морозилку. Более того, он решился на дерзость: волшебный, чесночно-пряный запах необыкновенных Дунечкиных котлет раззадорил его.

– Дуня, когда ты думаешь кормить своего мужа? – произнёс он сухо, но как-то по-особенному сделав упор на словах: «Дуня» и «мужа».

Тёща, неожиданно вспыхнув, вскочила с места и, после того как несколько раз отчаянно и беззвучно шевельнула своим ртом, наконец, всё-таки, прокричала с чувством:

– Далила! Моя Далилочка! Он называет тебя Дуней?! Он смеет называть тебя Дуней!?

Она повернулась, отшвырнув в бешенстве табуретку, и ринулась к двери вперёд всею своею пышною грудью. Дунечка бросилась за ней.

– Ты – Далила! Да-ли-ла!! – с искренним негодованием восклицала Затюкинская тёща. – А он – Затюкин! Затюкин!! – с остервенением кричала она, будто вытянутым указательным пальцем размазывала по стеклу сонную замешкавшуюся муху.

Через мгновение, даже не глянув на себя в зеркало, не застегнув шубу, резко повернувшись так, что полы шубы взлетели, словно крылья большой чёрной птицы, держа шапку в одной руке, а перчатки в другой, она выскочила на лестницу, ногой захлопнув за собой дверь. Дунечка ткнулась отчаянно в мягкую дверную обивку «под дерево» с золотыми кручёными ниточками, протянувшимися от одной жёлтой шляпки декоративного гвоздика к другой. Отчаянно же ударила по ней своим кулачком, затем, резко повернувшись, отчаянно направилась к своему обидчику.

Он же, то есть обидчик, стоял около плиты, спиной к двери и, согнувшись вопросительным знаком, отправлял целиком в рот ароматную котлету, с которой свешивались луковые колечки с капавшей на плиту подливкой. И полное негодования Дунечкино сердце смягчилось. Какие-то неподдающиеся описанию законы женской логики заставили умилиться нежное Дунечкино сердце и сжалиться над своим мужем. Он же, ещё не уловив перемены в настроении жены, окаменел вместе с котлетой, уже приятно щекотавшей язык.

– Ну ты же опять не вымыл руки! – совсем без гнева в голосе неожиданно для Затюкина произнесла жена.

Он, запихав всё же котлету в рот, медленно, не веря ещё доброму расположению жены, распрямился и, удивлённый, побрёл в ванну мыть руки.

Во время ужина Затюкин сидел какой-то прибитый, ожидая очередной «накачки» после посещения этой ужасной женщины. Но никаких выпадов в его адрес со стороны жены не было. А когда Дунечка заварила чай, он очень кстати вспомнил про мёд, так что Дунечка его даже поцеловала. После этого он совсем отошёл от стресса, приободрился, и в его душе возник целый поток привычных мыслей, оглушивший его подобно Ниагарскому водопаду. Всё было в нём: нежная любовь к жене, восхищение ЕГО гениальностью, расширяющаяся Вселенная и его собственная, Затюкинская, теория гравитационного взаимодействия, а также многое, многое другое, о чём я, не желая раздосадовать читателя, упоминать не буду.

Умиротворенный и даже довольный жизнью, он помог супруге убрать в кухне и вымыл посуду. Разомлев от неживших его мыслей и неожиданного шикарного ужина, Затюкин погрузился в своё кресло напротив телевизора. Дунечка вошла в комнату за ним, включила телевизор, чтобы не пропустить «Сегодня в мире». Это была любимая их передача. Дунечку интересовало буквально всё: в каком платье сегодня выступает Корасон Акино, как это Маргарет Тэтчер удаётся обаять английских львов своей новой причёской, что носят в Париже, как одеты итальянские женщины и многое, многое другое.

Затюкина же интересовала техническая сторона: что где изобрели, какие новинки создали эти пресловутые закордонные корпорации, он даже пытался по внешнему виду определить некие секретные свойства этих новинок, но дизайн, хотя и отображал некоторые свойства, но чаще элегантно скрывал их. Он жадно всматривался в лица представителей корпораций, а вдруг промелькнёт на экране ЕГО лицо, вдруг… Хотя он прекрасно понимал, что личность этого ЕГО должна быть ещё большим секретом, чем ЕГО деяния. Он завидовал и вместе с тем не завидовал ЕМУ. Великий НЕИЗВЕСТНЫЙ, быть может, тоже получал маленькую зарплату, а работать ему приходилось под неусыпным контролем боссов, боясь, кроме того, быть похищенным их конкурентами. Многое отдал бы Затюкин, чтобы познакомиться с НИМ. Он чувствовал, что они очень похожи, что они – родственные души, хотя понимал ЕГО превосходство.

Дунечка села на колени к мужу и обвила его шею своими тонкими, но сильными руками. В этом доме наступил мир и покой. Тихое, ленивое счастье забралось в душу моему герою. Только…Ах нет, не могу, у меня больше нет сил.

ОТСТУПЛЕНИЕ.

Отпустите меня, ведь вам так хорошо вдвоём. Остановите это мгновение! Ну хотя бы дайте мне передохнуть немного! Вот уже вторую ночь вы не даёте мне уснуть. Днём я ещё могу отвлечься, побродить по улицам, потолкаться по магазинам. Поглядеть на газетные киоски. Но нет, вон у книжного прилавка мелькнула черная лисья шапка, из-под которой выплеснулись золотистые локоны. Печальные тёмные бархатные глаза обожгли моё сердце. Далила! Ты и днём не даёшь мне покоя. Мне не уйти от тебя. В море лиц я ныряю на улицу, чтобы скрыться от тебя. Но вдруг навстречу мне идёт двадцатипятилетний старичок. Ну что ты, Затюкин, не горюй! У тебя же есть звёзды! У тебя есть ОН, у тебя есть Дунечка, ты несметно богат, Затюкин. Выше голову, где твои звёзды?

Вот и вечер, туман светится неоновым светом. Пора домой, но я боюсь, боюсь оставаться одна. Я знаю, они снова ворвутся ко мне ночью и не дадут мне покоя. Вот и вторая бессонная ночь на исходе. Вы, вы сами требуете, чтобы я продолжала. Вы так жестоки, а ведь я вас люблю. Ну, что же, я продолжаю.