Это были стихи.

Изображая благодарную слушательницу, Ада сидела смирно, хотя внезапно затянувшаяся самодеятельность ее порядком раздражала. В паху саднило. Новые итальянские трусы, приобретённые для торжественного случая, безжалостно впивались в интимные места. Но она терпела. Получается зря! Она ожидала чего угодно, только не верлибра! «Похоже, моя задница его совсем не волнует. Хороша, идиотка, адюльтеру захотела. Нет, права был философ Кант – нормальный мужик, один в театр не пойдёт, только извращенец».

Она дёрнула плечом, будто сбрасывая с него воображаемую руку философа, по-дружески советовавшего ей валить отсюда пока не поздно!

– Адочка, тебя не волнует поэзия? – очнулся Натан.

– Последний раз меня волновал хирург больницы, куда я попала с растяжением. Поглаживая мою ляжку, он предложил сделать «лангет», – тон её становился хамским. С тем хирургом тоже ничего не вышло. Правда, слово «лангет» она запомнила навсегда.

– Лангет? Ты уверена? Ладно, не сердись. Видишь ли… – присаживаясь рядом, перешел к делу Натан, – … у меня бизнес стоит…

«Хорошо хоть что-то стоит», – желчно ухмыльнулась Артемида.

– Адочка, слышала ли ты про эскорт для состоятельных господ?

«Господин» в его устах отдавал де Садом.

«Все-таки Кант был прав – извращенец! Сейчас прикуёт наручниками к батарее. Вон они у него какие чугунные, слона выдержат! И стены толстые в четыре кирпича. Ори не ори – не услышат. Ведьма глухая, спит, небось, после дозы».

От страха у Ады закололо подмышками.

– Так я тот «господин» и есть, – продолжил Натан. – Клонированные красотки мне не интересны, я в женщине индивидуальность ценю и породу…

«Породу!»

Картины одна живописней другой рисовало её измученное Фройдом воображение: «Я лошадь. Наденет сбрую, будет кормить овсом, стегать нагайкой, а потом… страшно подумать! Будет ездить верхом! А мне прикажет ржать?!»

Какое там «ржать»! Аде было не до смеха.

– А может у них аренда высокая? – съехидничала она, подозревая, что секса не будет ни в каком виде!

– Дело не в деньгах. Главное взаимопонимание. Ведь так? Мы же понравились друг другу. А это значит, что общение наше будет обоюдоприятным. Сам-то я равнодушен к сексу, – Натан произнес это так, словно речь шла о футболе. – Но у меня много солидных друзей, – заметив разочарование на лице гостьи, тут же поспешил добавить он. – Появиться в обществе с красивой неглупой женщиной всегда праздник. Или я не прав?

Прав! Тысячу раз прав Конфуций: «У женщины мозгов как у курицы. У умной женщины – как у двух».

Глава третья

На юбилей маститого литератора Ада пошла из любопытства, книг его не читала, но фамилия была на слуху. Деду исполнялось семьдесят. Натан обещал, что будет кой-какой литературный бомонд и даже телевидение. Пару физиономий она действительно узнала. Правда, к ее разочарованию всего одна дама оказалась в откровенно вечернем платье. Беспрерывно обмахивая газетой посвященной юбиляру пломбирные телеса, некстати упакованные в шелка перванш, она смущенно-растерянно озиралась на остальную публику, невыразительной массой растекшуюся по залу ожидания банкета. Вид у дамы был такой, словно ее застукали одетой в парилке.

«Да-с… подведение итогов… и неутешительных», – констатировала Артемида, в тусклой тусовке пытаясь разглядеть Натана, притащившего её сюда и бросившего, но пообещавшего, что будет интересно.

Между тем приглашенных становилось все больше. Голоса вокруг крепчали. А совсем рядом и вовсе закипал спор. Ада поневоле прислушалась. Дискурс на «вечные темы» вызывал у нее рефлекторную изжогу. Ей было абсолютно по барабану, является ли убежденность в чем-либо предпосылкой к тому, что индивид станет диктатором, убийцей, в лучшем случае домашним тираном. О том кто милей – демократы или большевики, она и вовсе не задумывалась, как впрочем, и о слезинках замученных детей. И в том, что незачем сочинять и существовать, пока не решён главный вопрос, и не найдено «вещество существования», ей тоже не было охоты разбираться. Однако, разгоряченные литераторы захлебывались, наперебой демонстрируя условные рефлексы не хуже павловской псины. «На самом деле им и мяса не надо, слюнями сыты, – не переставая сканировать зал на предмет интересных мужичков, резюмировала Артемида. – Порассуждать о морали это мы могём. Русский интеллигент тем и отличается от рядового обывателя, что по каждой теме свое мнение имеет, будь то клонирование, зомбирование или зондирование. А государственность и право – любимая еще со времён Марфы Борецкой. Где же Натан?»

В поисках исчезнувшего спутника она пересекла холл и, немного поплутав, оказалась в зале поменьше, где возле стола, украшенного изысканной гастрономией и бутылями с зажигательной смесью местного разлива, уже суетилась пара нетрезвых русписов. Её появление их ничуть не смутило.

«Голодаем, мадам…» – непринужденно оправдался тот, что поэлегантней, пряча во внутренний карман блейзера пол литра непочатой «Адмиральской». Вселенская скука колыхались в его прозрачных, как водка глазах, устремленных на случайную свидетельницу кражи задушевного напитка.

«Талант! Не пропить его, не сменять на фантики», – ехидно заметила Артемида, все крепче утверждаясь во мнении, что чем писатель талантливей, тем он свободней от предрассудков. «И все же… не могу понять, как можно надеть клубный пиджак с засаленными джинсовыми порточками и тряпичными мокасинами на зернистой платформе! Все-таки разумно, что в эфир их по пояс запускают… и без водки. Хотя без нее им, небось, тяжко до дна души доныривать. А уж как с водкой нырять начнут – вызывай санитаров!»

Не замечая насмешливых ее глаз, «таланты» продолжали клевать со стола аки непуганые птицы: маслинки, сырок, рыбку. Они закусывали.

«Может и не писатели… – поморщилась Артемида. – Приличные люди сначала пьют, а после заедают, если есть чем. А эти наоборот».

Выяснить не удалось. Шум аплодисментов слишком явственно позвал ее к гостям, где возле кадки с пальмой она, наконец, отыскала Натана.

– Ты бы мне рассказал кто здесь who? – раздвигая пыльные листья искусственного дерева, поинтересовалась Артемида. – Это кто спит?

В полукресле, неплотно сомкнув веки, отдыхал мужчина заурядной наружности.

– Это хокку-мастер Трёшкин, – Натан понизил голос до шепота. – Талантлив, но невостребован, оттого горюет и пьет. А вот и оппонент его пожаловал. Ладно, ты приобщайся к прекрасному, а я сейчас вернусь.

– Как? Опять?! – зашлась возмущенным шепотом Артемида. – Ты меня бросаешь?

– Я быстро! А ты пока… дай вон, интервью что ли, – заметив человека с микрофоном, махнул в его сторону Натан.

– Какое интервью! Я ж в литературе, как таджик в филармонии… – не оценив шутки, запаниковала Артемида, в след убегающему Натану.

Тем временем оппонент шагнул на середину паркета, достал из нагрудного кармана сервировочную салфетку с бахромой, не спеша развернул и смачно, с обеих ноздрей сморкнулся, издав устрашающий звук похожий на рёв одинокого слона. Затем, не обращая внимания на окружающих, бережно свернул стилизованный платочек и изящным движением двух пальцев отправил его обратно в карман.

– Я начинаю цикл под общим названием поwhoезия, заявил он и, сделав отрешённое лицо, неожиданно загнусавил:

на ле-бя-жа-ю ка-нав-ку

вы-пал бе-лень-кий пу-шок

о-ты-мел бом-жи-ху клав-ку

про-меж ста-туй ко-ре-шок

и у-же у-брать со-брал-ся

с глаз не-хи-трый ре-кви-зит

на…

– Кто пустил сюда эту маргинальную харю!!! – взвизгнул из-за пальмы, внезапно проснувшийся хоккуист Трёшкин. – А в амфибрахий?!!

Всё случилось с одного дубля. Выступающий поwhoет развернулся и cо словами: «Японпис! Банзай твою медь!» двинул Трёшкина в ухо.

Увлекая за собой целлулоидное дерево, Трёшкин, молча, сполз с кресла…

Пока переполошенные дамы кудахтали над желчным хоккуистом, уводимый под руки поwhoет, так и не успевший концептуально отыметь доверчивую публику, сорвал в знак солидарности несколько сиротливых хлопков и почти полную бутылку армянского коньяку, которую сунул ему в карман поклонник и которой он обрадовался не меньше, чем бюджетник «джек-поту».