Я родилась в Одессе седьмого числа седьмого месяца в седьмом роддоме да еще в семь часов вечера. Столько семерок сразу! Наверное, на счастье? До меня у родителей было четверо детей, но все они умерли, едва появившись на свет. Дважды раньше срока рождались близнецы, врачи не смогли их выходить. Поэтому я была поздним, долгожданным и любимым ребенком. Несмотря на бесконечные бытовые трудности, детство вспоминается как самая счастливая пора жизни. Так, наверное, у многих? Я хотела бы вернуть время «там, где – боже мой! – будет мама молодая и отец живой». Увы, ничего уже не возвратишь…

Мы жили в старом доме без водопровода и туалета со стенами полутораметровой толщины. У нас была одна комната и кухня с большой печкой, топившейся углем. Его таскали ведрами из сарая. Печку раскочегаривали каждое утро и отапливали комнату. Зимой «по нужде» использовали горшок. В Одессе всегда были проблемы с водой, даже в домах с водопроводом. Горячую давали лишь зимой. С двенадцати ночи до шести утра отключали и холодную, и горячую. Летом мы мылись, подвешивая в сарае кастрюлю на роликовых блоках. Ее спускали, наполняли теплой водой, поднимали и, дергая за веревочку, наклоняли. Зимой ходили в баню, где парился, живя в Одессе, еще Александр Сергеевич Пушкин. До сих пор помню, какие там стояли огромные ванны с позолоченными ножками. Летом мы с папой бегали купаться на пляж. Отец работал в порту электриком. Непременно еще съезжу в родной город и половлю бычков у маяка, как когда-то делали с отцом. Для меня это самое счастливое воспоминание…

Мама преподавала географию, сначала в обычной школе. Она была слабым и добрым человеком, дети таких не любят и не уважают, им нужна жесткая рука. Поэтому предмет никто не ценил, а ее подвергали унижениям и издевательствам. Намучившись, мама ушла в вечернюю школу для взрослых, где вела сразу несколько предметов – помимо географии еще историю и астрономию.

Родители любили меня и ни в чем не ограничивали. Никаких драконовских мер не приняли, даже когда в шестнадцать лет я вздумала влюбиться. К моей подруге приехал двоюродный брат – актер московского Экспериментального театра-студии под руководством Юденича. Он сразу стал душой нашей компании – замечательно пел и играл на гитаре. Именно его таланты и заставили меня потерять голову, а еще он был необычайно хорош собой, напоминал кумира советских женщин Николая Еременко. Когда возлюбленный поехал в Москву, я отправилась следом. Бедная мама! Она так переживала, но не умела ни в чем мне отказать. И как и я, верила в порядочность молодого человека. Видимо, надеялась, что кавалер не настолько юный и ветреный, чтобы не уметь отвечать за свои поступки – ему уже исполнилось тридцать. Но как выяснилось позже, взаимного чувства не было и в помине, нам обеим вешали лапшу на уши. Актер оказался обыкновенным бабником и еще два года продолжал пудрить мне мозги лишь потому, что боялся сесть в тюрьму за совращение несовершеннолетней.

«Мы обязательно поженимся, но для начала ты должна окончить школу», – говорил он. Я вернулась в Одессу за аттестатом о среднем образовании, но продолжала летать в Москву два-три раза в месяц. Однажды в самолете, летевшем в Одессу, разговорилась с попутчиком, который оказался директором картины «Тактика бега на длинную дистанцию». Снимали ее в пляжном районе Одессы – Аркадии. «Приходите, если хотите», – пригласил он.

Я пришла, и директор подвел меня к режиссеру Рудольфу Фрунтову. «Какие глаза у девочки! – восхитился режиссер. – Давайте дадим ей в компанию ребенка помладше, и они у нас будут слушать объявление о ходе войны».

Так мой крупный план впервые появился на кинопленке. Сниматься мне понравилось. Вокруг суетились разные люди, переодевали, гримировали, объясняли, куда и как смотреть, и в итоге выписали талончик на семь рублей. Я еще долго тусовалась с группой, подружилась с ассистентами режиссера и оператора, реквизиторами, художником, ездила с ними на автобусе по местам съемок, а они мне время от времени выписывали гонорар за массовку – три рубля.

После того как я окончила школу, любимый сказал: «А теперь – поступи в институт, нужно получить профессию». И я, наняв репетиторов по математике и физике, сдала экзамены в Одесский институт связи. «Непременно получи диплом», – последовал следующий наказ. Но едва мне исполнилось восемнадцать, он успокоился и больше никаких условий не ставил, ничего не обещал. Ни мне, ни моим родителям. Таких девочек, как я, у него был вагон и маленькая тележка.

Пока длились эти два года несбыточных надежд, я, прилетая в Москву, ходила с ним на спектакли, репетиции, за кулисы и в итоге заболела театром. Поняла, что институт связи мне совершенно неинтересен, единственное, что с ним примиряло, это драмкружок, в котором студенты ставили и играли спектакли.

Изучала высшую математику и лелеяла мысль о поступлении в московский театральный вуз. Но поскольку уверенности, что сумею выдержать конкурс, не было, после лекций втайне от всех ходила в вечернюю школу, чтобы получить второй аттестат зрелости, с которым собиралась ехать в Москву. Забрать первый аттестат значило отчислиться из института, а я пока не собиралась этого делать. Вкалывала как проклятая: с девяти до часу училась в институте, потом шла на репетиции в драмкружок, а в семь вечера по новой штудировала школьную программу.

Мои усилия не прошли даром: сдала сессию на «хорошо» и «отлично», перешла на третий курс, получила аттестат об окончании вечерней школы и приехала поступать в ГИТИС. Я была чрезвычайно целеустремленной, готовой выдерживать любые нагрузки, чтобы использовать в жизни все шансы.

Наши отношения с любимым сходили на нет, но я старалась не замечать этого, по-прежнему отказывалась верить, что меня обманули, и всей душой рвалась в Москву. Теперь к чувству любви примешивалась еще и страсть к сцене. Думала: вот поступлю в театральный и он поймет – я тоже чего-то стою и заслуживаю уважения. Кроме того, мы будем жить в одном городе, сможем видеться чаще.

Родители узнали о моих планах и подпольной подготовке к их осуществлению лишь после того, как я окончила вечернюю школу. Спасибо им: они всегда поддерживали, ни разу не сказали нет. И потом – я же не бросила институт, а все тщательно продумала и застраховалась от неудач. Папа с мамой дали денег и пожелали успеха.

Оказавшись в Москве, я две ночи спала на скамейке в аэровокзале. К своему знакомому идти не хотела, подсознательно понимая: меня там не ждут. К счастью, в институте познакомилась с девочкой-абитуриенткой, снимавшей комнату у какой-то бабушки. Она-то и разделила со мной единственную раскладушку. Оно ей надо было – ухудшать и без того скромные жилищные условия? Мне повезло встретить доброго, отзывчивого человека.

Поступать я приехала в джинсах с засунутыми в карман ста рублями. «Ты с ума сошла?! – сказали ребята. – В брюках нельзя идти на экзамен». Я поймала девчонку в юбке, уже прошедшую испытание, и попросила: «Давай поменяемся». Отдала ей джинсы с деньгами в кармане. В принципе, она могла бы уйти, но нет – вернула все в сохранности.

Прослушивание проходило в танцевальном зале. Снаружи здания крепилась пожарная лестница, в ожидании очереди я забралась по ней и стала заглядывать в аудиторию. Один из педагогов – лысенький дяденька – заметил меня в окне.

«Здрасьте!» – кивнула я ему.

А он рукой махнул, мол, чего ты там делаешь, давай заходи через дверь.

Перед тем как начать читать, произнесла вступительное слово:

– Я хочу вам показать пантомиму. Удобнее это делать в джинсах. Но мне сказали, что вы смотрите ноги, поэтому я переоделась. За дверью девочка стоит, она в моих брюках, а я в ее юбке. Вы посмотрите на мои ноги, вот они какие – длинные и красивые. А теперь можно я обратно в джинсы переоденусь?