Моя рок-н-ролльная жизнь началась в далеком 1976 году. Повезло, что родился и вырос в Ленинграде на Охте: в те годы секцию акустики и звукозаписи Дома пионеров и школьников № 2 Красногвардейского района вел четверокурсник физфака ЛГУ Андрей Тропилло. Тот самый Тропилло, которого назовут первым в СССР музыкальным продюсером: благодаря ему увидели свет лучшие альбомы из золотого фонда русского рока. Он записывал «Аквариум», «Зоопарк», «Кино», «Странные игры», «Пикник», «Алису», многих других.

В Дом пионеров меня, двенадцатилетнего, отправили от школы – учиться на киномеханика. Вскоре доверили демонстрировать учебные фильмы в разных классах, но я этим не ограничился. Паял, фотографировал, сам пробовал снимать кино – казалось интересным любое творчество. И, конечно, музыка. В нашей учебной студии постоянно торчали полуподпольные ленинградские музыканты: Майк Науменко, Сева Гаккель, Борис Гребенщиков, Виктор Цой. Даже москвичи из «Машины времени»: Тропилло устраивал их питерские концерты. Я бегал за учителем по пятам и впитывал каждое слово. Порой его это раздражало, но рассказывал много. Например о первом выступлении, которое устроил Гребенщикову. На концерт в ресторане «Прибой» было продано всего два билета. Но Борис его не отменил и пел, как всегда, самозабвенно. Выступать он хотел при любых обстоятельствах, в любом состоянии и настроении. В другой раз «Аквариум» пригласил сыграть на своем творческом вечере столичный кинодраматург Олег Осетинский. Пообещал оплатить билеты на самолет, выставить хорошую аппаратуру, поселить в гостинице. Но перед самым отъездом пошел в отказ: мол, нет денег.

– Остаемся дома, – решили музыканты на общем собрании.

– Вы как хотите, а я поеду! – отрезал Борис.

Концерт собирались снимать на пленку, чтобы вставить отрывки в готовящийся документальный фильм. Для Гребенщикова было так важно попасть на экран, что когда разумные аргументы в пользу поездки исчерпались, он… заплакал. В итоге в Москву полетели все: против слез возражений не нашлось.

Вникая в работу Тропилло, к выпускному классу я многое освоил. А оперившись, решил пойти по его стопам. Благо успел познакомиться с рокерами, с некоторыми даже подружиться. Пытался записывать музыку самостоятельно. В студии Дома пионеров торчал безвылазно. А когда получил аттестат, начал работать с рокерами у себя в квартире.

Вышло так, что западную «запрещенную» музыку я уже знал – можно сказать, на ней вырос. Мои родители Идея Яковлевна и Федор Иванович когда-то работали в Америке в аппарате военного атташе – папа был шифровальщиком ГРУ. Семья вернулась в Союз в 1962-м – за два года до моего рождения. Мало того что отец привез из Штатов огромную фонотеку, он отдал мне в безраздельное пользование свою импортную аппаратуру.

Летом родители уезжали на дачу, оставляя в моем распоряжении четырехкомнатную квартиру. В одной комнате я оборудовал аппаратную, во второй барабанную, в третьей микрофонную, в четвертой вокальную. И жизнь закипела! Записывали все подряд: мне было двадцать и юношеский задор толкал работать как можно больше.

В первый же месяц самостоятельности пригласил в домашнюю студию группы «Кино» и «Кофе». Последняя сегодня позабыта, но тогда пользовалась успехом. «Кино», состоявшее на тот момент всего из двух музыкантов – самого Виктора Цоя и Алексея Рыбина по кличке Рыба, – уже выпустило первый альбом «45», который записал Тропилло. Но Андрей не горел желанием возиться с Витей: для него он был не более чем протеже Гребенщикова. БГ и правда оказался первым, кто разглядел в Цое звезду. По легенде, познакомились они в электричке. Борис ехал за город, в гости к друзьям. На одной из станций в вагон вошли Витя с Рыбой. Сели, расчехлили гитары, запели. Гребенщиков как раз направлялся в тамбур покурить, но замер в проходе, прослушал песню, другую, третью – подошел познакомиться и привел ребят на студию к Тропилло. Цой тогда был уже фактически сформировавшимся музыкантом, но лидер «Аквариума» его отшлифовал. Борис многое умел и исподволь вкладывал свои знания в головы собеседникам. Любой человек, проведший с ним хоть пару дней, менялся до неузнаваемости – часто это наблюдал.

Я тоже сразу поверил в Витю с Рыбой, а вот рок-общественность поначалу отнеслась к Цою довольно скептически. «Кино» даже не хотели принимать в рок-клуб: «Что они играют? Где зажигательный рок-н-ролл?! Устроили тут ля минор, до мажор, мы тоже так умеем!» Публика жаждала пафоса и общественных призывов, а не лирики. Помню, после одного из концертов в Ленинградском дворце молодежи на Виктора было больно смотреть: он вышел со сцены совершенно белого цвета. Тогда к Цою за кулисами сразу подошел БГ и сел рядом. Они просто молчали и курили. Но было видно, что Витю постепенно «отпускает».

Когда мы познакомились, он уже жил с Марьяной. Я запомнил ее высокой, крупной женщиной. До встречи с Витей Марьяна считалась подругой питерского рок-продюсера Игоря «Панкера» Гудкова, прославившегося в 1983 году записью совместного альбома LV лидера группы «Зоопарк» Майка Науменко и Бориса Гребенщикова. Цой же, по словам друзей-приятелей, был безумно влюблен в жену Майка Наташу. Предполагаю, что и она отвечала взаимностью. Но из семьи не ушла и любовь в себе задавила. Наташа оказалась человеком долга: у них с Майком рос четырехлетний сын Женя.

Цой страдал. И Марьяна его утешила, став для Виктора незаменимой. Они довольно быстро поженились. Молодая жена здорово помогала несобранному творческому мужу: отвечала на важные звонки в его отсутствие, вела учет сочиненных текстов и песен – переписывала в большую амбарную тетрадь даже строчки с клочков бумаги, которые Цой носил в карманах. А композицию «Акробаты», вошедшую в альбом «46», написала сама.

Концерты «Кино» организовывали трое – Марьяна, Виктор и Рыба. И сто рублей гонорара делили поровну. Но однажды Леша возмутился и предложил «пилить» деньги иначе: половина ему – половина Марьяне с Цоем. Та резко ответила: «Получается, Витя меньше тебя будет зарабатывать?» Разругались в пух и прах, и Леху из «Кино» прогнали. Цинизм проявился еще и в том, что он сам себе подложил свинью – место Рыбы занял гитарист Юрий Каспарян, которого Леша привел в группу. Каспарян оказался куда удобнее: молчаливый, неконфликтный, смотрел Цою в рот и беспрекословно его слушался.

После разрыва с «Кино» Леша запил. Я зализывал его раны – убеждал, что мы сможем собрать собственную команду и играть под его началом. Вылилось это в то, что я делал «трень-брень», а Рыба исполнял собственные песни. Через несколько лет он все же собрал группу «Оазис Ю», но в итоге разочаровался в музыке, направив силы на писательскую и продюсерскую деятельность. В чем преуспел: опубликовал сотни статей, десяток книг, в том числе «Кино» с самого начала», «Майк: время рок-н-ролла», «Право на рок».

Я между тем продолжал записывать музыкантов. Рокеры – народ общительный: портвейн доставали в любое время суток. И настроение у всех, как правило, было приподнятое. Хотя я, выросший в непьющей семье, долго не мог согласиться с тем, что сессия звукозаписи – еще и железный повод принять на грудь. Много раз заворачивал ребят на пороге, но они проявляли смекалку: выпивали в подъезде и «развозило» их позже, в моей квартире. Настолько хотелось работать, что пришлось с этим смириться.

Власти в середине восьмидесятых уже не шибко свирепствовали. Музыканты свободно курсировали по Невскому проспекту, встречались во дворе рок-клуба на улице Рубинштейна, тусовались, разливая под столом, на легендарной точке «ЧК» (название происходило от вывески «Чай-Кофе»). Главным отправным местом наших приключений стало кафе «Сайгон» на углу Литейного и Невского. Кофе там стоил всего двадцать две копейки. Внутри толклись все-все-все: от продавцов западного винила до музыкантов и «сочувствующей» публики. Хорошая пластинка могла стоить до шестидесяти рублей – при средней зарплате инженера в сто двадцать.