– «Пиковая да-ма» стала для меня полной неожиданностью. К восьмидесятилетию Быстрицкой ее ставил Андрей Житинкин. Элина репетировала, но вдруг заболела. Звонит: «Верочка, у нас выпуск спектакля, не могу играть по самочувствию. Предложила вашу кандидатуру на замену. Вы согласны?» А я в жизни про Пиковую даму не думала! Вроде всегда была правильной простушкой, ничего демонического во мне вообще нет. Сначала растерялась. Потом думаю: мне за восемьдесят, Пиковой тоже – почему бы и не попробовать? Стали репетировать. Не только уродину, как часто играют в опере, страшилище, а даму с биографией. Ведь что-то у нее было до того? Какая-то мечта?

…Родилась я возле Чистых прудов в наполовину рабочей и на такую же половину крестьянской семье. Ничего общего с театром или искусством. Но как только впервые увидела этот мир – соседка повела на спектакль – другой мечты не было. И сейчас, когда исполнился девяносто один год, оглядываясь назад, подумала, что жизнь моя похожа на сказку. Да, с печалями и болью, но с мечтой, которая жива по сей день… Сказка!

С подружкой мы бегали на Мясницкую в китайский чайный магазин, где представляли себя принцессами. Дома я была Золушкой. Потому что и обед варила, и картошку чистила, и за керосином ходила, и полы мыла. Конечно, никто не заставлял, не издевался, просто быт в нашей небогатой семье складывался так. И была вера в мечту.

Мой папа очень любил маму, она его меньше. Мама окончила гимназию в Твери. Наверное, из-за каких-то обстоятельств вышла замуж за парня из села и ненавидела все деревенское до конца жизни. Очень гордая была женщина и высокого о себе мнения. Папа мог нас баловать, жалеть, погладить по голове. Мама же, стоило только подойти и прижаться, всплескивала руками: «Господи! Да некогда мне!» Но в ее словах не ощущалось злости. Ей действительно было некогда! Все-таки три дочери, а позже еще сын родился. Папа работал водителем на заводе, старался прокормить семейство, и конечно на нас, детей, времени оставалось совсем немного.

В своем дворе я организовала театр, который назвала «Театр волшебной сказки». Писала сценарии к той же «Золушке». Самой часто доставались роли либо принцев, либо пастухов, потому что мальчики в мой драмкружок не шли. Впрочем, я все равно была счастлива. После просмотра картины «Сто мужчин и одна девушка» обожала Дину Дурбин и Леопольда Стоковского. И часто думала: «Вот бы в моей жизни появился Леопольд Стоковский!» Не мальчик, не мужчина, а сразу Леопольд!

Мечтала играть на пианино, но денег на его приобретение в семье не было. И мой чудесный папа, самый добрый человек на свете, однажды купил фисгармонию. Увидел ее где-то в комиссионке и, не сильно разбираясь в музыкальных инструментах – вроде клавиши есть, значит, можно играть, – приобрел. Фисгармония оказалась старой и разбитой. Но мне это не мешало громогласно объявлять на весь дом: «Фуга Баха! Исполняет Леопольд Стоковский!» Хотя вообще-то он дирижер.

Никогда не была в пионерском лагере или детском саду, поэтому от чувства всеобщего коллективизма осталась далека. Честно говоря, не могу вспомнить, была ли пионером. Ничего не уловила из того мира, поскольку все время жила в собственном – со своими книгами и фантазиями. Очень любила старый театр и XIX век, много читала.

Потом бегала в драмкружок Дома пионеров, где сказочно повезло с педагогом. Сергей Львович Штейн был способен увлечь, заразить любым материалом. Все театральные люди знают Штейна, потому что на заводе имени Сталина, впоследствии Лихачева, он организовал и много лет вел студию. В драмкружок, так же как и в хор, записалась сама – родители ничего не подсказывали, впрочем, и не контролировали. С подружкой, мечтающей о театре, вынюхивали – куда можно пойти. Была такая театральная звезда Юренева, и мы решили ей показаться.

Я, упитанная девочка деревенского вида, особенного впечатления не произвела, а Катя Розовская понравилась – нервная, с огромными черными глазами и такими же угольными кудрями. Впрочем, Юренева ей велела заниматься голосом – он был больным. Потом я поступила на актерский факультет, а Катя на киноведческий. Страшно подумать – мы дружили восемьдесят лет! Мне очень дороги те детские воспоминания, потому что, как бы избито это ни прозвучало, в своем почтенном возрасте я во многом ощущаю себя все той же девочкой с Чистых прудов.

– Вера Кузьминична, мне кажется, вы кокетничаете. Ваше время – эпоха фантастических кинокрасавиц!

– Знаете, лет в пятнадцать я посмотрела «Машеньку» Райзмана с Валентиной Караваевой, и казалось, красивее женщины нет в мире! Так на всю жизнь и осталось. Орлова, конечно, дива западного плана, прекрасно преподнесенная. Обе талантливые безусловно. И подходящие под понятие идеала. Сегодня с идеалами дело обстоит, как мне кажется, не очень. Всех приземлили, что ли. Поэтому не смотрю сериалы. В старое время, хотя, может, так говорю, потому что сама немолода, герои были таковы, что в них влюблялись, а героиням хотели подражать. Так, во всяком случае, я думаю. Сейчас посмотришь: вроде лица есть красивые, но чтобы произвело сильное впечатление – как-то и нет. Себя-то красавицей я никогда не считала.

Когда на третьем курсе пригласили в картину «Сказание о земле Сибирской», чувствовала себя девочкой из массовки. Потому что мы и бегали на массовку, плюс, несмотря на то что роль у меня оказалась большая, понимала свое место – я пока никто в этом прекрасном мире кино. Уже после того как дали премию и люди стали восторженно отзываться, самоощущение изменилось. Но не в том направлении, о котором вы спросили. Пухленькая героиня вызывала симпатию, говорили «Верочка-душенька» и верили в то, что и вправду из Сибири. Впрочем, думаю, я была вполне достоверна, потому что, как уже сказала, выросла в очень простой семье и о лоске имела крайне размытое представление.

Как ни странно, большую часть «Сказания о земле Сибирской», даже избу, чайную снимали в Чехословакии, куда я отправилась крайне бедно наряженная и довольно дикая. Первая моя картина – и заграница! Мы не были оснащены для работы с цветом, шли послевоенные годы. А Пырьев, талантливейший, титулованный и влиятельный режиссер, имел возможность снимать в Праге.

Съемки оказались невероятными. Пырьев и прекрасен, и страшен – не зря его боялись и любили одновременно. Марина Ладынина держалась с достоинством примы и когда входила в помещение, я автоматически вставала. Хотя сам Иван Александрович часто на площадке бывал с ней резок. Порой кричал: «Да выжми из себя хоть слезинку! Несите капли, она не может работать!» А потом подходил и гладил ее по голове. Все-таки жена…

Жили мы в Чехословакии три месяца. После съемочных дней оставалось свободное время, кто-то пытался за мной ухаживать. Например Володя Дружников, к которому я тоже относилась с симпатией. Он был невероятно хорош собой и уже сыграл Данилу-мастера в «Каменном цветке». А Борис Андреев будто жалел, говорил: «Эх, птаха ты моя сизокрылая… Что тебя ждет? Чирик-чирик». Словно предрекал печальную судьбу актрисы, которая мечтает сниматься, но удел ее прозябать в массовках, поскольку без поддержки – кому она интересна?

Но пока все было прекрасно: состояние влюбленности, кино… Уже в Москве Дружников познакомил меня с мамой, я ей понравилась, даже в какой-то момент показалось, что у нас с ним, возможно, есть будущее. Но однажды Володя сказал примерно так: «Верочка, я имею склонность к водке, а ты очень безвольная. Мне понравилась одна девушка, и, думаю, она сможет меня перебороть». Конечно опечалилась, но не так чтоб уж очень. Кроме юношеской симпатии нас ничего не связывало. Я была чуть-чуть влюблена, думаю, потому что не влюбиться в Володю совсем было невозможно. Очень обаятелен.

Странно, но каким-то невероятным образом ни с кем из картины, ставшей для меня звездной, в жизни больше не пересекалась. И с Володей в том числе. Только однажды, спустя несколько десятилетий, столкнулись у Наины Иосифовны Ельциной с Мариной Ладыниной. Я была очень рада ее видеть, она, кажется, тоже. Марину к тому времени уже давно бросил Пырьев, и в роли одинокой женщиной она стала несколько мягче. Впрочем, мое окружение никогда не было многочисленным. Я и Пырьева больше не видела с одного момента, за который на него вовсе не злюсь.