В оформлении обложки использована фотография автора rdrgraphe (id 198633472) с сайта https://ru.depositphotos.com по лицензии СС0.

Если в твоей жизни внезапно начинается светлая полоса, убедись, что это не дорога на темную сторону.

Как же приятно просыпаться не от опостылевшего за годы верещания будильника в сотовом, а просто так, потому что выспалась. Досмотрела до конца все свои яркие сны. И не нужно вскакивать, бежать умываться, завтракать, собираться на работу. Выходить на улицу в такую рань, что все равно, какое сейчас время года, – это всегда неуютно. Тащиться до остановки, толкаться в маршрутке.

– Выходные – это благословение Господне! – сказала я сама себе и, сладко потянувшись, вылезла не спеша из-под одеяла.

Вместо ванной, накинув халат, первым делом вытащила из-под кровати напольные весы. Что-то я давненько о них не вспоминала, совсем какая-то замотанная была.

Шестьдесят килограмм триста грамм. Затаив дыхание от радости, я сошла со стеклянной платформы с изображением алых маков, резко выдохнула и встала обратно. Отразившаяся цифра оказалась все той же. Я не смогла себе отказать в удовольствии проделать тот же маневр снова.

Отойдя на несколько шагов, подпрыгнула, взбрыкнув по-детски в воздухе, и выбросила вверх кулак.

– Да-а-а! – прокричала в тишине пустой квартиры. – Спасибо, Боженька! Наконец-то!

Доскакала до зеркала в прихожей и, скинув халат, принялась вертеться перед ним, желая воочию узреть, что же изменилось с покинувшими меня килограммами. Сколько же я усилий потратила за все эти годы, какие только диеты не испробовала. Питьевые, углеводные, белковые. Бегала, ходила в бассейн, благо он рядом с работой, просто тупо голодала чуть не до обмороков. Но хоть бы раз паскудники-весы показали цифру меньше шестидесяти пяти. Не-а. Это был тот предел, который мне ни разу не удалось преодолеть.

И вот пожалуйста. Последние месяцы я ела все подряд, точнее, что придется, не слишком обращая внимание, и поглядите-ка на меня!

Приподняла свою немаленькую грудь, повернулась боком. Где это я успела себе эти три синяка на бедре набить? Не помню, чтобы ударялась. Но это ерунда, учитывая, что сами бедра наконец стали почти такими, как мне всегда мечталось. Попа, правда, еще оставляла желать лучшего, точнее, меньшего, да и талия могла быть поуже, но я не собиралась портить свой момент радости из-за этого понимания. Нет, я никогда не была прям жирной, что и посмотреть на себя тошно, скорее такой… ни то, ни се. Так что, ау, никогда прежде я не имела того, что имею сейчас.

А что же я имею?

Большую трехкомнатную квартиру, где теперь сама себе хозяйка, свободу не переживать и не заботиться ни о ком, кроме себя, не подстраивать свою жизнь под чужую. Не нужно оглядываться на чье-то мнение о том, во что ты одета-обута, во сколько приходишь, с кем общаешься, что смотришь по телевизору или в интернете. Похоже на одиночество.

По сути, это оно и есть. Со смертью бабушки я осталась на этом свете совсем одна. С квартирой, свободой, но одна. И это грустно. Однако и облегчение я тоже испытывала. Бабушка у меня была умная, волевая и очень подавляющая. Контролирующая. Всегда знающая, как лучше и что надо. А я ненавидела конфликты и, исходя из того, что с младенчества привыкла считать ее непререкаемым авторитетом, никогда и не пыталась бунтовать. Мятеж и желание вытворить что-то эдакое, безумное, радикально меняющее ритм существования – вот абсолютно не мое. Это касалось всего. Одежды, общения с людьми, личным и рабочим. Бабуля частенько называла меня рохлей и размазней, упоминая, что этим я вся в мать. И если не изменюсь, то повторю судьбу той. Этого мне не хотелось, конечно, ведь моя мать, тихая, добрая, с неизменно восхищенным взглядом в мир, встретив моего отца, эгоистичного бездарного бездельника, по мнению бабули, влюбилась без памяти. Так, что никого больше для нее уже не существовало. Даже когда родилась я, то стала им помехой, которую быстренько и с легкостью отдали бабушке и вернуть уже не пытались. Отец был художником, талантливым (по моему мнению, которое всегда держала при себе), но смолоду очень сильно уважающим алкоголь. А у матери не доставало сил противостоять этому его пагубному пристрастию, она пошла по пути наименьшего сопротивления, начав пить вместе с ним.

Итог: в девяностые, когда искусство никого не интересовало, они стали едва ли не нищенствовать, по обыкновению находя деньги на хоть какую-нибудь выпивку всегда, а на еду – как придется. И однажды купленная водка оказалась «паленой». Бабушка терпеть не могла говорить об этом. Еще бы! Такая позорная трагедия в приличной семье (дедуля был академиком, бабуля – директором школы), она вроде и не трагедия уже вовсе, а грязное пятно, о котором все стремятся забыть, припрятав подальше.

Отогнав грустные мысли, я вспомнила цифры на весах, решив перекрыть все позитивом. Распахнула дверцы платяного шкафа и уставилась на вешалки с одеждой. Эх, какая же она вся скучная у меня. Строгие блузки, прямые юбки, невзрачные кардиганы, несколько платьев, тоже чуть ли не монашеских. Никаких джинсов, боже упаси, бабуля была в этом патологически консервативна, а я… я терпеть не могла спорить и вызывать ее недовольство. Но теперь? А почему бы и нет! Почему именно сегодня родился такой импульс? Да какая разница!

Быстренько выпив кофе и собравшись, я направилась в ближайший торговый центр и в понедельник утром входила в нашу контору преображенной.

– Вы к кому? Пропуск есть? – строго спросил наш охранник Коля, до этого никогда и не останавливавший меня. Вообще вряд ли он меня и замечал.

– Коль, ты чего, это же я! – помахала я у него перед лицом, вынуждая поднять глаза от моей груди в тоненьком голубом облегающем свитере к лицу.

– Ох… ничё се! – выдохнул он, лупая глазами. – Марьванна, вас не узнать.

От его «Марьванны» я вечно ощущала себя какой-то пожилой училкой, хотя мы с ним вроде ровесники, но вот сейчас от этого нового не слишком пристойного рассматривания было не лучше. Хоть так, хоть эдак не комфортно, но последнее чуточку приятнее. По крайней мере, он впервые глядел на меня как на других женщин, а не сквозь. Не то чтобы его мнение важно мне, но настроение улучшило. А то по дороге я уже натерпелась от своего обновленного облика. Напялила каблучищи, бестолочь, а дома в выходные не догадалась хоть походить, пообвыкнуть. Выходя из маршрутки, едва не убилась, зацепившись. Спасибо, мужичок какой-то поймал. На каждой неровности тротуара ноги поочередно так и норовили подвернутся, и икры ныли от непривычного положения. Так что, плюхнувшись за стол на своем рабочем месте, я с удовольствием скинула туфли, сунув ноги в «рабочие» тапочки. Какая-то неудобная она, красота эта, выходит.

– Соколова?! – Минут через пять ввалилась Екатерина Морозова, моя вечно опаздывающая коллега и вторая красавица офиса. Первой была Милана Сафронова из отдела статистики. Хотя Катя так не считала, само собой.

– Да ла-а-а-дно! А ну-ка встань! – Она нахально схватила меня за руку, вытягивая из-за стола. – Мне Колька сказал, а я не поверила!

Морозова обошла меня, осматривая с головы до ног, и даже зыркнула на сброшенные туфли.

– А что, одобряю, – кивнула она, будто я нуждалась в ее оценке. – Вот постриглась бы еще да покрасилась… Суперкрасавицы из тебя, конечно, не выйдет, но ничего так, кто-нибудь да позарится наконец.

Ага, у нее все комплименты в таком духе. Похвалила – стой, обтекай. И да, я в курсе, что сердце у мужчин при взгляде на меня не останавливается. Даже теперь, когда я не бесформенное пугало внезапно. Бабуля утверждала, что это нынешние критерии красоты мне не подходят, а лет эдак сто пятьдесят или двести назад я считалась бы ослепительной красавицей. Ну да, ослепительной…Кто же не хвалит родную кровь, чтобы придать хоть немного уверенности? Эх, вот и надо было тогда рождаться мне, а не сейчас, когда вот такие вот красавицы сногсшибательные «третий сорт не брак». Потому что, может, я и рохля робкая и нерешительная, но это никак не мешало мне мечтать о любви такой, чтобы… вот прямо ух! Увидел – и все, конец, влюбился насмерть. И я в него. И чтобы до гроба. Глупость и фантазия для женщины почти под тридцать со смехотворным опытом отношений, ну и что?