– Тебя бить пора, а не словесно убеждать. Ты ж не маленькая, Машка, должна ведь соображать немного!

– Поругаемся! – предупредила я, и Даниил замолчал.

Приехав к Сереге, мы его не застали, видимо, утащился к своим дружкам в Николаевку, но ключи у Даньки были, поэтому ничего не сорвалось.

Меня всегда удивляли его рассказы о том, что жена отказывает ему – как можно добровольно отказаться вот от этого? От этих рук, которые знают, где, как и что погладить, от губ, прикосновение которых к коже заставляет каждый раз вздрагивать от наслаждения? Не понимаю…

…-Машка, проспишь! – шепотом сказал Данька, убирая волосы с моего лица и легонько целуя в лоб. – Устала?

– Сколько времени? – потягиваясь, спросила я.

– Половина восьмого, – целуя меня все настойчивее, пробормотал он. – Еще успеем…

– Дань, ты только представь – вместо груди будет только рубец, грубый и безобразный, – прикрыв глаза, произнесла я, поглаживая его по затылку.

– С чего ты это взяла? Сейчас можно сделать все аккуратно и красиво, даже с пластикой, если захочешь. Не думай об этом, все хорошо будет, уж мне-то поверь, я ведь хирург.

– Знаешь, Ирка, которая меня устроила в этот диспансер, раньше там работала, она онкоуролог. Так у нее самой была какая-то опухоль, ее оперировали и даже наркоз нормальный не дали, новокаиновую блокаду сделали – и привет. И это притом, что она сама врач, и работала там же, только этажом выше. А ты говоришь! Представь, какое отношение к обычным пациентам? Там ведь палаты на двенадцать человек, дышать нечем, и стены в такой цвет покрашены, что только умирать хорошо, а жить не хочется, на все это глядя, – я передернулась при воспоминании о тамошних интерьерах. – Такое впечатление, что все направлено на то, чтобы как можно меньше народу выздоравливало!

– Машка, ну, не накручивай ты себя! – взмолился Даниил, прижимая меня к себе. – Если будет надо, лежать будешь в отдельной палате, там и такие есть, мало совсем, но ведь есть же. Дядьке скажу – он выбьет. Речь ведь не о том – тебе надо просто понять, что операция – вещь неизбежная, но потом зато все будет хорошо.

– Даня, я понимаю это. Но ведь и то, что порог выживаемости – пять лет, я тоже знаю. У меня злокачественная опухоль, глупо думать, что она переродится – так не бывает. И оперироваться я не буду, даже не заводи больше этих разговоров. Сейчас прокапаюсь, там посмотрим. Все, пора мне – скоро Юлька закончит.

Я поднялась с кровати и стала одеваться. Разговоры о болезни начали напрягать меня, я злилась на себя и на Даньку, на Артема, на весь свет…

– Я увезу тебя сейчас, не торопись, – Даниил сел и потянулся за висящими на стуле рядом с кроватью джинсами.

– Не хватало, чтобы кто-то увидел!

– За углом от ДК выйдешь, никто и не увидит. Уже темно, как одна поедешь?

Юлька вылетела из зала вся в слезах, красная, с мокрыми волосами, прилипшими ко лбу:

– Мама, я не буду больше с ним танцевать! – ревела она, вцепившись мне в куртку.

– Ну, что опять? – присев перед ней на корточки и доставая платок, устало спросила я.

Подобные заявления Юлия Артемовна Смирнова делала примерно раз в две недели, в очередной раз не вынеся грубости партнера. Значит, придется опять беседовать с Олежкиными родителями, ничего не попишешь.

– Я не могу больше, он мне сегодня чуть руку не сломал! – продолжала плакать дочь, демонстрируя мне свежий синяк на запястье. – Видишь? Схватил и вывернул!

В это время мимо меня попытался проскользнуть виновник торжества, но я успела поймать его за куртку:

– Стоять! В чем дело?

– Здрасьте, теть Маша, – пробормотал Олег, опустив глаза в пол.

– Так я слушаю тебя – в чем дело, почему у Юли на руке синяк?

– Я ее не трогал, – моментально открестился он, и тут Юлька, уперев руки в бока, заблажила на весь холл:

– Да?! Не трогал?! А кто мне руку за спину завернул? Не ты? Кто меня обезьяной назвал при всех, тоже не ты? Пусть Наталья Альбертовна скажет, она видела!

– Так что – будем свидетелей собирать или сам все расскажешь? – знаком велев дочери замолчать, спросила я.

– Я ее за дело, – угрюмо пробурчал Олег, надуваясь, как воздушный шар. – Она шаги путает…

– И что – убить ее за это? А когда ты путаешь шаги, что ей с тобой делать? Вы никак не можете понять, что вы – пара, и если между вами нет понимания и согласия, то все бесполезно. Я объясняю вам это пятый год, меня уже просто тошнит от этих разговоров, – я отпустила рукав его куртки и выпрямилась. – Все, Олег, иди, скажи маме, чтобы позвонила мне вечером. Я могу надеяться на твое мужское слово?

– Да, – буркнул он и побежал вниз.

– Не скажет он тете Оле ни слова, ты ведь знаешь, – вздохнула Юлька, надевая красный беретик и застегивая куртку.

– Пусть. Лишний раз докажет, что не способен ответить за слова.

– А это важно?

– Разумеется, – беря ее за руку, ответила я. – Нужно уметь отвечать за слова и поступки. Если ты обещаешь что-то, то хоть умри, но сделай.

– А ты почему вчера плакала? – вдруг спросила дочь, подпрыгивая и заглядывая мне в глаза.

– Настроение плохое было.

– С папой поругались? – с чисто детской проницательностью догадалась Юлька. – Что он стал такой… орет все время…

– Кричит, – машинально поправила я. – Ты же не про подружку рассказываешь.

– Ладно – кричит, – безропотно согласилась дочь. – И на тебя тоже… а ты плачешь потом, я ведь слышу.

– Юлька, подслушивать неприлично, – внушительно сказала я, отметив про себя, что пора прекратить рыдать в ванной.

– Я больше не буду.

Артема еще не было, видимо, уехал играть, а я забыла, он обычно всегда предупреждал.

Мы поужинали, проверили уроки, и Юлька пошла спать, она вообще с ног валилась после двойных тренировок. Я взяла вязание – начатый еще весной шарфик дочери, села в кресло, включив телевизор, и принялась перекидывать петли. Время близилось к десяти, а Артема все не было. Зазвонил телефон, и я решила, что это звонит Ольга, мать Олега, взяла трубку:

– Да!

– А можно Артема Владимировича? – спросил тонкий женский голос.

– Его нет, что передать?

– Ничего! – и в ухо мне ударили гудки отбоя.

У меня в голове словно разорвалась граната, все тело обмякло, руки затряслись, я едва смогла вставить трубку обратно в зарядное. Ничего себе! Бабы звонят прямо домой, не стесняясь, нормально, однако! Я опустилась на стул, обхватив руками голову. Теперь мне ясно, что происходит… Значит, не только я, но и Артем тоже…

Как теперь быть? Я твердо знала только одно – выяснять отношения не стану, как бы тяжело мне не было.

В замке зашевелился ключ, пришел муж, бросил на пол пакет с формой:

– Спит? – кивнул он в сторону Юлькиной комнаты.

– Да. Ужинать будешь?

– Буду, весь день не ел.

Я накрыла на стол, налила чаю себе и села за стол. Артем был в душе, когда снова позвонила настырная дамочка. Я постучала в дверь и молча протянула ему трубку.

Из душа муж вышел с виноватыми глазами, сел за стол и пробормотал:

– Это не то, что ты подумала… это по работе…

– А я разве спросила, кто звонил? – спокойно отозвалась я, отпивая из кружки остывший чай.

– Нет, но ты ведь подумала.

–У меня, поверь, нет ни сил, ни желания думать о чем-то, мне своих проблем выше крыши.

– Как у Юльки в школе? – радостно сменил тему Артем, беря вилку и хлеб.

– Нормально.

– Это не ответ.

– Что ты хочешь услышать? Оценок нет, поведением она никогда не выделяется.

– А ты к учительнице ходила?

– Зачем?

– Тебе вечно наплевать на то, что у твоего ребенка в школе творится! – вспылил муж. – Лень оторвать свой зад и доехать до школы?

– Да объясни ты мне, зачем?! Ребенок нормально учится, да, не отличница, но знания-то у нее приличные! Пишет некрасиво, но посмотри на мой почерк и на свой – в кого ей обладать каллиграфией? И надо ли это? В конце концов, главное не оценки, а полученные знания, а с этим у нее все нормально.