Литмир - Электронная Библиотека

Основанный в 1618 году, коллеж в 1657 году перебрался в новое здание, где и располагался до своего окончательного закрытия в годы Революции. В XVIII веке здесь одновременно училось до восьмисот человек. Ну а поскольку для занятий имелось лишь девять залов, студентам приходилось плотно усаживаться на скамьях, держа записи на коленях: для столов не оставалось места. Впрочем, эта теснота имела и свои преимущества. В холодные овернские зимы так было гораздо теплее слушать лекции, ведь помещения коллежа не отапливались. По соглашению между властями города и конгрегацией ораторианцев, студенты в принципе учились бесплатно, хотя реально им все же приходилось ежегодно сдавать на нужды коллежа небольшую сумму – от 15 до 30 су с человека.

«Принц» и «цареубийца». История Павла Строганова и Жильбера Ромма - i_011.jpg

Ораторианский коллеж в Риоме. Учрежденная в начале XVII века конгрегация монахов-ораторианцев создала во Франции целую сеть учебных заведений, в которых особое внимание уделялось изучению точных и естественных наук

Учебный год длился десять с половиной месяцев: с 15 октября до конца августа. Занятия начинались в 7:30 утра и продолжались, в зависимости от времени года, до 13:30, 14:00 или 14:30. В целом учебная нагрузка составляла примерно 25 часов в неделю.

Несмотря на относительно небольшое число преподавателей (12–14, включая руководство коллежа), программа была достаточно насыщенна и разнообразна, как, впрочем, и в других ораторианских учебных заведениях того времени. Уже упоминавшееся противоборство между иезуитами и янсенистами охватывало и сферу образования, из-за чего в ней параллельно существовали две принципиально различные педагогические системы: собственно иезуитская и ораторианская, ориентированная на галликанские ценности янсенизма. Если иезуитская педагогика отдавала приоритет классическому образованию, то ораторианцы, напротив, делали упор на изучении живого французского языка и точных наук. Правда, латынь в риомском коллеже все-таки преподавалась, но ей было отведено достаточно скромное место. Студенты читали Федра, Корнелия Непота, Вергилия, Квинта Курция, Тита Ливия, Горация, Тацита и Цицерона. Древнегреческому языку риомские ораторианцы не учили, зато отводили приоритетное место французской литературе нового времени. Так, например, в сохранившийся до наших дней и публикуемый почти во всех историях риомского коллежа перечень учебных пособий за 1788 год включены труды Николя Буало-Депрео, Жана-Батиста Руссо, Жана Лафонтена и трактат по французской орфографии. Много времени отводилось также познанию истории, причем не только античной, но и современной.

Однако, пожалуй, наиболее впечатляющей разница между иезуитским и ораторианским образованием была в отношении к точным и естественным дисциплинам. В отличие от иезуитов, ораторианцы уделяли этим предметам повышенное внимание. В риомском коллеже для преподавания физики был приглашен даже специальный преподаватель: в годы учебы Ромма – П. Шабер. Студенты изучали также математику и физическую географию, прежде всего самой Оверни.

По мнению современных историков педагогики, для XVIII века ораторианское образование было поистине новаторским и наиболее близким к современному. Правда, сам Жильбер Ромм имел на сей счет совсем иное мнение. Много лет спустя после окончания им в 1770 году коллежа, именно Ромм, будучи председателем Комитета общественного образования, выступит 20 декабря 1792 года в Конвенте с докладом, нанесшим смертельный удар как его собственной alma mater, так и другим аналогичным учебным заведениям Франции. «Глупое уважение к этим монашеским институтам, – скажет Ромм, – до сих пор способствовало сохранению пороков и недостатков образования, что уже давно и самым радикальным образом противоречит повсеместному прогрессу искусств и философии. В то время как в сфере литературы все изменяется, все совершенствуется, коллежи – эти школы заблуждений и предрассудков – застыли, словно в летаргическом сне, под властью рутины, порожденной суевериями и деспотизмом. […] Люди не хотят больше обучения, которое душит гений, продлевает им детство дольше, нежели того требует природа, и после многих лет кропотливого и упорного труда оставляет у человека только ощущение собственного невежества или же нелепого самодовольства. Ни один из этих институтов не может быть сохранен…»

Впрочем, едва ли такое мнение сложилось у Ромма еще в годы учебы или даже сразу по ее окончании. Скорее всего, подобная инвектива против религиозных учебных заведений являлась логическим продолжением той непримиримой борьбы против церкви, которую он вел уже во время Революции. В юности же Ромм был весьма далек от воинствующего антиклерикализма, присущего ему в зрелые годы. Более того, позволю себе усомниться в правомерности предположения итальянского историка Алессандро Галанте-Гарроне, автора наиболее подробной биографии Ромма, вышедшей в 1959 году, о том, что учащиеся риомского коллежа, как и других французских коллежей и школ второй половины XVIII века, еще на студенческой скамье впитывали «запретные» идеи философов-просветителей, «распалявшие недовольство и нетерпение молодых поколений». Поскольку сохранившиеся до наших дней бумаги личного архива Ромма не содержат ни прямых, ни косвенных указаний на его знакомство в юности с произведениями философов французского Просвещения, историк строит свою гипотезу на том, что, во-первых, в двадцатилетнем возрасте Ромм читал и конспектировал английского философа и просветителя Джона Локка (а где Локк, мол, там и Жан-Жак Руссо), а во-вторых, – что распространение просветительских идей носило тогда повсеместный характер.

Действительно, в бумагах Ромма сохранились выписки из «Опыта о человеческом разумении» Локка, сделанные в 1770 году. Однако эта книга распространялась во Франции вполне легально и само по себе обращение к ней еще не подразумевало наличие у ее читателя интереса к «запретным» темам философии французского Просвещения и, в частности, к теориям Руссо. К тому же знакомство с трудом Локка, похоже, не способствовало развитию у Ромма вкуса к философии, даже если таковой у него и был в юности. Впоследствии Ромм весьма пренебрежительно отзывался о гуманитарных науках вообще и о философии в особенности.

Что же касается распространения просветительских идей во Франции второй половины XVIII века, то оно носило далеко не всеобщий характер. Во всяком случае, эти идеи были явно не в чести среди риомских друзей Ромма, с которыми тот поддерживал самые тесные отношения на протяжении всей своей жизни. В круг этих людей, объединенных общей любовью к наукам и искусствам, Ромм, судя по его словам, вошел где-то в начале 1770-х годов, видимо, сразу после окончания коллежа. В одном из писем Дюбрёлю за 1777 год он заметит, что их дружба длится около четырех лет, а в письме тому же корреспонденту от 29 сентября 1791 года определит ее продолжительность уже более чем в 20 лет. В этот круг Ромма ввел астроном и натуралист М. Бонифас (1738–1816), больше известный под именем Дю Карла (или Дюкарла). Уроженец Тарна, Дю Карла, в силу неизвестных нам жизненных обстоятельств, в 1770-е годы на какое-то время оказался в Риоме, где и встретился с Роммом. Вскоре он уехал в Париж, но перед этим свел Жильбера со своими знакомыми, которые для того стали друзьями на всю жизнь.[3]

Наиболее близок Ромму из них был, пожалуй, Габриэль Дюбрёль. Именно через него Ромм, странствуя по свету, поддерживал связь с родным городом. Дюбрёль же, в отличие от своего друга-путешественника, всю жизнь практически безвыездно провел в Риоме. Здесь он родился в 1747 году, здесь учился в Ораторианском коллеже, здесь на протяжении многих лет занимал пост директора почты. Человек весьма любознательный и охочий до книг, Дюбрёль, опять же, в отличие от своего друга, достаточно прохладно относился к точным наукам и отдавал предпочтение гуманитарным дисциплинам – истории, философии, литературе. Будучи, как минимум в общих чертах, знаком с идеями философов Просвещения, он не только не разделял их, но и относился к ним с откровенной неприязнью. «Заинтересованность в нашей религии – это самое дорогое, что у нас есть. Вы должны относиться к этому с высочайшим вниманием и никоим образом не прислушиваться к нечестивым софизмам наших современных философов», – предостерегал Дюбрёль находившегося в Париже Ромма.

вернуться

3

Спустя годы Ромм писал Дюбрёлю: «Я люблю и искренне уважаю г-на Дюкарла и не думаю, что мне Вам это нужно доказывать. Я ему весьма обязан: признание этого является свидетельством моей искренней благодарности к нему. Но чем именно я ему обязан? Тем, что он помог мне преодолеть мою застенчивость, держась в общении со мной просто, открыто и на равных, как это Вы сами за ним знаете. Тем, что компенсировал мне свой отъезд добрыми знакомствами, которые помог мне завести в Риоме. Я обязан ему знакомствами с г-ном Деведьером, г-ном Буара и с Вами».

5
{"b":"687039","o":1}