Впрочем, сам Ипполит Сергеевич был далек от религии. Наоборот, он, как человек мыслящий, был ярым противником как православных попов, так и духовных лидеров старообрядцев. И те, и другие казались ему в лучшем случае скучными схоластами, оторванными от реальной жизни, а в худшем – прожженными лицемерами, превратившими веру в доходное дело. Но как бы дурно он ни относился к служителям культа, правительство и особенно – царя он ненавидел еще больше. Александр Второй казался ему воплощением всего мерзкого, лживого и отвратительного в русской действительности. Убить его казалось ему делом, безусловно, правильным и полезным. Ведь вся эта ужасная, подавляющая все живое машина самодержавия, подобающая более туркам или персам, а не европейской стране, беспощадно и тупо давила все ростки нового. Великие реформы начала царствования, так обнадежившие всех прогрессивных людей, были остановлены. Возвысивших голос против угнетения – гноили в тюрьмах. И весь этот бездушный механизм держался лишь на одном стареющем сластолюбце, и если убрать из него скрепляющий стержень самодержца, он непременно рассыплется на мелкие осколки, сквозь которые прорастут ростки новой жизни. Наверное, поэтому он и пошел в террор.
– Господин Крашенинников! – раздался совсем рядом хриплый голос, вернувший, наконец, Ипполита Сергеевича в реальность.
– Придержи-ка, любезный, – дотянулся он своим зонтиком до спины извозчика, и тот послушно натянул поводья.
– Господин Крашенинников, – подбежал к коляске худощавый человек неопределенного возраста в драном пальто и облезлой шапке, некогда бывшей каракулевой. – Как хорошо, что я вас встретил. Нам совершенно необходимо поговорить!
– Ах, это вы? – приподняв бровь, спросил купец. – Садитесь!
Тот, не теряя ни минуты, залез в коляску и плюхнулся на сиденье рядом.
– Трогай, скотина! – велел Ипполит Сергеевич и снова толкнул зонтиком в спину вознице.
– Если бы вы знали, что со мной приключилось! – с жаром начал говорить встреченный им господин, но Крашенинников прервал его:
– Не здесь!
Впрочем, через четверть часа они достигли трактира, где купец заказал отдельный кабинет, в котором они, наконец, смогли побеседовать.
– Какими судьбами, Алексей?..
– Аполинарьевич.
– Да-да, конечно. Алексей Аполинарьевич.
– Как вы, вероятно, знаете, я был направлен на работу в сельскую местность, чтобы вести агитацию среди крестьян.
– Исполать вам, – равнодушно ответил Ипполит Сергеевич.
– Вы не верите в возможности пропаганды?
– Нет.
– Хм. Хотя я в последнее время тоже очень сильно разочаровался в этом деле!
– Вас стали бить?
– Откуда вы знаете?!
– Я просто так сказал.
– А… понятно. На чем я остановился?
В этот момент показался половой, принесший заказанные ими для виду чай и пироги. Пока разбитной ярославец с угодливой улыбкой раскладывал заказ на столе, они молчали, но как только он вышел, Крашенинников ответил:
– Вы остановились на том, что разочаровались в пропаганде.
– Да-да, – продолжил с набитым ртом Алексей. – Совершенно разочаровался!
– Вы голодны?
– Нет, то есть – да. Изволите ли видеть, почти двое суток ничего не ел. Простите великодушно!
– Ничего страшного. И что же вам угодно?
– Я хочу участвовать в настоящем живом деле, а не в этом убогом балагане. Эти крестьяне и попы – сущие ретрограды, стоящие за тирана ничуть не менее, чем казаки или самые реакционные из помещиков. Прирожденные рабы!
– Что вы говорите! Но отчего же вы пришли к подобным выводам?
– Как я уже говорил, в последнее время я работал в одной деревне под Рыбинском. Народ там темный и, несмотря на нищету, а может, и благодаря ей – забитый до ужаса. Я долго пытался их расшевелить, пробудить хоть как-то их человеческое достоинство, но все тщетно!
– Очень интересно!
– Вот именно! Но самое ужасное, что меня с самого начала невзлюбил тамошний священник. Редкостная скотина, доложу я вам!
– Что так?
– Ну, он сразу распознал мою агитацию и сказал односельчанам, что если они не выгонят меня, то появится полиция и всем будет плохо!
– Хм. И ведь нельзя сказать, что он не прав! И чем же все кончилось?
– Они потребовали, чтобы я убирался, а когда я отказался…
– Вас стали бить?
– Да, – поник головой неудачливый агитатор. – Я готов был положить свою жизнь на алтарь просвещения, а они…
– И как же вам удалось спастись?
– О, это очень интересная история! За меня заступился отставной солдат.
– Что вы говорите?!
– Да, именно так.
– И чем же вы вызвали такую симпатию? Или он сторонник прогресса и противник существующих порядков?
– Боюсь, что нет. Я пытался агитировать его, но он сразу отказался меня слушать и пообещал оторвать голову, если я буду приставать к нему с ерундой.
– И почему же он передумал?
– Не знаю. У меня сложилось впечатление, что он просто враждует со всей остальной деревней и был бы рад досадить им.
– Каково!
– Да-да, именно так. Кстати, он первый кулачный боец в тех краях, и когда он заступился за меня, добрая половина мужиков тут же разошлась, не желая принимать участие в потасовке.
– А вторая?
– Что вторая?
– Вторая половина. Ну, тех, у кого желание подраться не пропало?
– О, им пришлось несладко!
– Даже так?
– Именно так. Это просто какой-то ужас творился, как даст одному в лоб – тот и лежит, будто покойник. Потом другому, потом третьему, а когда один из мужиков попробовал схватиться за оглоблю, он пообещал ему ее засунуть прямо в…
– Спасибо, я понял, куда именно! И чем же все кончилось?
– Я сбежал!
– Что значит сбежал?
– То и значит. Я очень испугался. К тому же моя миссия явно кончилась крахом, и в моем дальнейшем присутствии не было ни малейшей необходимости.
– И вы бросили своего заступника одного?
– А что мне оставалось делать? Вы бы видели этих людей… да они же дикие, разве что сырым мясом не питаются! К тому же этот солдат и без меня прекрасно справлялся, пока не подоспел этот ужасный отец Питирим.
– И как же звали этого солдата?
– Не помню, кажется, Дмитрием.
– Любопытно… опять солдат из-под Рыбинска…
– Простите, а можно я еще покушаю?
– Да-да, конечно. Вы пока ешьте, а потом пойдете по этому адресу. Я предупрежу, вам там помогут.
– Большое спасибо. Вы не представляете, как я вам благодарен!
– Не стоит. И не торопитесь так, у вас еще уйма времени. Это мне пора.
– Вы уже уходите?
– Да. Дела, знаете ли.
– Простите, а вы не знаете, кто такой Троцкий?
– Э… кто?
– Троцкий.
– Нет, а что?
– Просто этот солдат, Дмитрий, когда я пытался его агитировать, сказал мне, будто я… как бы это… лгу, как Троцкий. Я думал, может, вы знаете?
– Никогда не слышал!
На заводе появление Будищева в парадной форме не осталось незамеченным. Только что начался обеденный перерыв, затих шум станков, стук инструмента, и мастеровые группами и поодиночке покидали рабочие места. Те, кто жил неподалеку, спешили домой, чтобы пообедать. Другим узелки с немудрящей снедью принесли дети. Третьи доставали харч из котомок и устраивались, где придется.
Степаныч с самого утра чувствовавший себя не в своей тарелке, едва прозвучал гудок, поспешно оставил свой пост и почти рысью направился на выход.
– Что это с ним? – недоуменно спросил один из подручных – молодой парень с чудным именем Афиноген.
– Да какой-то постоялец у него объявился, – угрюмо пояснил рябой слесарь Прошка. – Вот и торопится, старый хрыч!
– А зачем?
– Затем, что дочка без присмотра осталась.
– Зря ты так, – насупился сообразивший, наконец, в чем дело, парень. – Стеша – девушка хорошая!
– Все бабы – шкуры! – зло мотнул головой слесарь и сплюнул.
Несмотря на несогласие, никто не стал ему возражать. Во-первых, у Прохора был взрывной характер и тяжелая рука. А во-вторых, все знали про его горе. Несколько лет назад от него ушла жена, и с тех пор нрав некогда спокойного и обстоятельного мужика совершенно переменился. Он стал крепко выпивать, буянить, драться с соседями и грубить мастерам на фабрике. Последнее приводило к тому, что его постоянно штрафовали, и получать за работу оставались самые пустяки, что тоже не улучшало характер несчастного слесаря. Все шло к тому, что Прохора выгонят, но пока что спасало мастерство, которое, как известно, не пропьешь.
