– Сколько стоит удовольствие? – спросил он, доставая из внутреннего кармана кошелек.

– Двадцать два, – густым басом ответил долговязый, с маленькой черной бородкой и длинным носом капитан судна. От него исходил стойкий запах перегара, перемешанного с сырой рыбой. Из одежды на нем были черный ватник и камуфляжные штаны, заправленные в высокие резиновые сапоги.

Максим почему-то подумал спросить про оплату картой, но сразу же отогнал эту мысль и, достав из портмоне пятисотрублевую бумажку, протянул ее паромщику. Тот посмотрел на купюру, потом на Максима и снова на купюру.

– Это тебе не Питер, – пробасил он и, махнув головой в сторону села, добавил: – А там не Хельсинки.

Убрав деньги обратно, Архангельский вернулся к машине, покопался в бардачке, нашел там сто рублей и отнес их долговязому:

– Сдачу оставьте.

Паромщик, кивнув, охотно взял купюру и быстро спрятал ее в карман.

– Билет надо? – спросил он исподлобья, как бы ожидая отказа.

– Нет. Лучше про село расскажите.

Капитан залез наполовину в рулевую рубку, запустил двигатель и вышел обратно. Он распрямил спину, посмотрел в сторону берега и, прищурив один глаз, почесал затылок.

– Да че рассказывать-то. Село как село, – сказал он, зевая. – Небольшое, за полчаса обойдешь все. Бугор этот – Вшивый, на котором село. Раньше и село было Вшивое, а потом вот Марфино стало.

Баржа тихо тарахтела и плавно двигалась к тому берегу, распуская в стороны по реке ровные волны.

– Люди какие живут тут, добрые? – спросил Максим, тоже повернувшись в сторону бугра, на который указывал паромщик.

– Да всякие люди живут. Тыщи три население, чуть поболе, может. Разный народ. Есть и сносный вполне. Бывает, некоторых и потерпеть придется. А иной раз попадаются и те, что лучше за версту обходить.

– Это кого тут лучше обходить? – полюбопытствовал Максим.

– Да есть тут некоторые. Особенно загадочные. Им тут что медом намазано. Черт их знает, че их тянет сюда. Ведуньи есть, знахари-целители водятся. Тут вот через пару улиц после причала живет ведунья одна. Но она белая, как говорят. Безвредная. Наоборот, лечит даже. Я сам у нее был той зимой, она мне геморрой отшептала. Разные тут есть всякие. Есть и темные. Там вон слева на окраине села есть еще Ватажка, деревня за мостом через речку. Вот недалеко от моста бабка-затворница живет. Она из хаты вообще не выходит. А только все в окошко глядит недобро так. Кровь в жилах стынет, как взглядами с ней, не дай боже, встретишься. Под судом вот теперь оказалась каким-то делом.

Паромщик прекратил рассказ и перекрестился.

– Какими судьбами-то к нам нелегкая занесла? Ехал бы ты отсюда, – сказал он, закуривая сигарету.

– Вот, видимо, по ее душу-то и приехал, – ответил Архангельский, скрестив руки на груди. – За что повязали ее, известно вам?

Паромщик насторожился и неодобрительно покачал головой:

– Не, не знамо. Это тебе лучше будет спросить вон у Аркадия Степановича Котова. Бывший глава сельсовета. Теперь уж на пенсии давно, но все дела тут знает. Он у школы живет.

Максим попытался вспомнить эту фамилию среди свидетелей по делу, но архивы памяти ответили отсутствием информации.

– А я стараюсь в эту чертовщину не лезть, – продолжил паромщик после паузы. – Мне тут и своих бед хватает. Машины вон с парома то и дело падают. Ты ручник-то дернул у своей?

– Дернул.

– Черт знает что! Всякий раз сам хожу, смотрю, всех переспрашиваю – машинки надежно стоят вроде. А, нет! Скатывались уже сколько в воду. Вода тут страшная. Тот месяц причалил, а крайний «жигуль» – раз – и покатился назад. И водитель на месте был, и пассажиров две женщины сидели, и хоть бы хны. Плюхнулись и в минуту под воду ушли. Чертовщина какая-то… Так и не выбрались. Спасатели только потом всех утопленниками вытащили.

– Скверно. Ладно, я пойду. Спасибо! – С этими словами Архангельский пожал руку паромщику, вспомнив Харона, перевозчика душ умерших через реку Стикс в древнегреческой мифологии. Сев в машину, он дождался, пока судно причалило к берегу и опустило аппарель [1], после чего предельно осторожно, держа в голове историю паромщика, начал движение к выезду.

Съехав на берег, Максим посмотрел в навигатор и повел автомобиль по грунтовой дороге узкой улицы в направлении здания сельской администрации, или, как по старой памяти принято говорить за чертой города, сельсовета, где должно проходить судебное заседание.

Администрация располагалась на вершине холма и представляла собой отдельно стоящее здание довольно больших размеров. Припарковав машину у входа, Архангельский запер двери, надел перчатки и направился к домам частного сектора.

С обретающими силу лучами солнца на улице стало заметно светлее, и воздух здесь был не такой холодный, как на реке. Дышалось очень легко в сравнении с городом, как будто сам состав воздуха был иным. Однако стали слышны и земляные нотки навоза.

Путь от сельсовета к жилым домам разделял небольшой пустырь. Недалеко от проселочной дороги, по которой держал путь Архангельский, по земле шли козы, которых, помахивая древесным прутом, конвоировала пожилая женщина в платке и со скрюченной спиной.

Отсутствие в селе асфальтового покрытия на дорогах еще сильнее отдаляло от сопричастности к современной цивилизации и погружало в атмосферу глубокого прошлого столетия. Максим почувствовал себя ближе к пониманию того, почему Москву называют отдельным государством в составе России.

Навстречу шел маленький старик с седой бородой, кативший двухколесную тележку с каким-то хламом. Подойдя ближе, Архангельский замедлил шаг и, поравнявшись с ним, остановился:

– Доброе утро! Подскажите, как мне найти Аркадия Степановича Котова?

– И тебе не хворать! – сиплым голосом ответил старик, тоже остановившись.

Щуря глаза и дыша открытым ртом с редкими зубами, он какое-то время разглядывал прохожего, после чего спросил:

– Это бывшего главу, что ль, Степаныча?

– Да-да, его.

– А кто интересуется, коль спрашиваешь? Стало быть, не из местных.

– Мне сказали, что он много о селе знает. Хотелось полюбопытствовать у него.

– Аа… Любопытных-то развелось. Один вон тоже приехал давеча, все любопытствовал ходил. А это, говорит, как тут, а то как. Страсть любопытный был. Да и сгинул.

– Как сгинул? – с наигранным удивлением спросил Максим, понимая, о ком идет речь.

– Да черт его знает, как сгинул. Сгинул, и все тут, – безразлично ответил старик, махнув рукой. – Вон Степаныч небось и знает. Поди его попытай. Вон за домами школу видишь? По правую руку дом с коричневой крышею – там и живет Степаныч.

– Благодарю. Будьте здоровы! – Максим кивнул головой и пошел в указанном направлении. Старик еще немного постоял, провожая его взглядом, и вернулся к своей тележке.

Следующие попутчики оказались непригодными для расспросов: дорогу перебежала орава гусей, которые оживленно гоготали что-то себе под нос и, судя по всему, были очень заняты. По другую сторону дороги между домами стоял одноэтажный кирпичный магазин с облезлой табличкой «Продукты», на пороге которого полулежал-полусидел представитель «местной интеллигенции» лет пятидесяти в рваном тулупе и, похоже, сильном алкогольном опьянении. Грязная шапка, неаккуратно натянутая на голову, закрывала один глаз, второй – размеренно вел мониторинг оперативной обстановки. В перерывах между икотой он подтягивал к себе соскальзывавшую с порога ногу, которая отказывалась служить ему опорой в этой нелегкой борьбе за ожидание открытия магазина.

– Бог в помощь, милый человек! – громко поприветствовал он Максима, неожиданно приободрившись и вытянув вверх качающуюся руку. – Желаю здравствовать и радоваться!

– И тебе привет! – ответил Архангельский, подойдя поближе. – Как обстановка?

– Бееез происшествий, – с усилием протянул мужчина. С трудом поднимая голову, глядя снизу вверх, он спустя секунду продолжил, немного снизив тон: – Дай червонец, а? Трубы горят, я того рррот!