Спешу наконец на вокзал. И на вокзале - буфет. Невольно подхожу к буфету. Увидел курицу и вспомнил про Ивана Антоновича. По громкоговорителю объявляют, что 195-ый поезд отправится через пять минут с третьего пути от второй платформы. Бегу в подземный переход. Через две ступеньки вниз, а потом - вверх. По перрону на второй платформе идет офицер. За ним бибикает машина. Отхожу в сторону. На колесах железная будка с окошечком. На окошке решетка. За ней лицо с раскосыми глазами. Смотрит на меня. И я смотрю на него. Машина проезжает мимо. За ней два солдата с автоматами. Останавливаюсь у шестого вагона. Девчонки увидели меня первые. С короткой стрижкой отодрала когти у котенка от моей рубашки, а с шляпой - протягивает 25 рублей.
Иду на вокзал и покупаю курицу. С курицей в целлофановом пакете иду по вокзалу, подходит ко мне молодая обаятельная женщина.
- Извините, у меня не очень хорошее зрение, - сокрушается. - Во сколько прибывает утренний поезд из Жухович; вторая строчка сверху в расписании - не вижу отчетливо: не то в 6. 45., не то в 8. 45.
- У тебя глаза цвета асфальта, - вырвалось.
- Ладно, - говорит.
- Ты обиделась? - я испугался.
Но она не обиделась, а наоборот - оценила, сочла за комплимент, хотя на лице это не отразилось - я заметил только, как края ее губ приятно изогнулись:
- Ладно!
- Кого встречаешь?
- Ребенка.
- Один едет? - и, не дожидаясь ответа, я нашел вторую строчку сверху в расписании: - Тебе придется встать завтра очень рано, - говорю. - Поезд прибывает в 6. 45.
- Спасибо, - поблагодарила. - Да, один едет, - добавила, - бабушка, то есть моя мама посадит сегодня вечером Павлика на поезд, а я его здесь встречу утром.
- Да, это очень важно, - говорю, - если встречаешь одного ребенка - не опоздать.
Над головой: фрр-рр-р-р... - стремительно, потом дверь стукнула, забыл придержать. Испугался и не сразу сообразил, что это птичка выпорхнула из подъезда, и я глубоко вздохнул, когда нажал на кнопку звонка.
- Ты хорошо выглядишь, - не глядя на Фросю, выдал ей комплимент.
- Просто я выспалась, - объяснила. - Проходи, - говорит, - а я немножко полежу, досплю; не могу быстро встать - будет голова кружится.
И она легла обратно в постель, накрылась одеялом, и веки ее сомкнулись. Я присел рядом. На столе лежала газета, я развернул ее и стал читать, но читать не смог. Вскоре Фрося открыла глаза; если бы она не открыла, я бы тихонечко поднялся и ушел, и все сложилось, может быть, иначе, но вижу: она просыпается, и я решил ее не подгонять. Рядом с газетой лежала ручка, я взял ее и начал обводить заголовки статей, просто черкать что-то, рисовать на фотографиях женщинам усы. Тут зазвонил телефон. Фрося нехотя поднялась и прошла в другую комнату, подняла трубку, ничего не спрашивала, а отвечала немногословно:
- Да, нет, да, нет, нет, да...
Потом направилась в ванную - слышу, как умывается; наконец вернулась в комнату - я бросил газету и поднялся:
- Извини, у меня нет сегодня времени.
Она как-то странно молчала, при этом на лице - никакого выражения. Я посмотрел на часы и еще присел, решил еще побыть с ней, совсем немножко, а она достала из тумбочки помаду, коробочку с тенями, осторожно - кисточкой по ресницам, затем будто вспомнила обо мне, подошла, взяла карандаш из моей руки и на полях газеты стала писать, написала: 17 июля умерла мама. Положила карандаш на газету и назад - к зеркалу, взяла помаду и провела ею по губам, и все же вздрогнула, когда опять по межгороду затрезвонил телефон.
Продолжаю рисовать женщинам усы и слышу снова:
- Да, нет, да, нет, нет, да...
На этот раз Фрося сразу же после разговора объявила:
- Она забыла сказать, что ее мама умерла 16 июля.
- Кто - она?
- Она.
- Твоя родственница?
- Нет, - покачала головой. - Чужой человек.
- А почему? - удивляюсь, - родные не сообщили тебе, ведь прошло уже два с половиной месяца, и если бы не чужой человек...
- Она еще сказала, что папа хочет приехать ко мне.
- Иди позвони ему, - говорю, - сейчас же.
- Там нет телефона, - разводит руками.
- Дай телеграмму, - говорю. - Напиши письмо хотя бы.
- Может, ты напишешь?
- Хорошо, я напишу, - соглашаюсь. - Только не сейчас.
- И ты такой же, как остальные, - говорит.
- Меня просто ожидают, - оправдываюсь.
- Кто? - насмешливо спрашивает.
- Она болела? - спрашиваю про ее маму. - Как она умерла?
- Нет, она совсем не болела. Она просто подошла к окну, посмотрела в него, упала и умерла. Что это ты рисуешь? - спрашивает. - Нарисовал?..
- Где?
- На газете.
- Это? - сам себе удивляюсь. - Вот труба, а это дым из трубы.
- На полгазеты, - говорит.
- Ну и что?
- Рисуешь, как маленький ребенок, - усмехается. - Дым колечками.
Решительно поднимаюсь и объявляю, что мне надо идти.
- И я с тобой, - говорит. - Я уже готова. Почти готова. Только еще на щеках румянец положить.
- Куда со мной?
- Куда угодно, - говорит. - Мне безразлично.
- А мне не безразлично.
- Я тебя не узнаю, - протянула.
- Скоро я вернусь, - обещаю. - Подожди.
- Я тебя ждала всю жизнь, - заявляет. - И я уже не могу больше ждать.
- Меня ожидает женщина, - говорю. - Если ты хочешь знать...
- Не хочу, - говорит. И добавила: - Я не верю, что тебя может ожидать женщина.
- Почему? - удивляюсь.
Она не отвечает.
- Я прошу тебя, - говорю. - Послушай меня. В моем отношении к тебе ничего не изменилось и не может перемениться, однако ты можешь помешать моему счастью, - объясняю. - Давай не будем ругаться. Останься, - говорю. А я потом ей расскажу о тебе. Это же длинная история. И так сразу нельзя. Послушай меня хоть на этот раз.
Надела белый плащ и на ноги белые туфельки.
- Как? - спрашивает. - Идет?
- Ладно, - говорю. - Пошли. Только скорее.
Закрыла квартиру. Выходим из подъезда. Но ее нет. Я туда, сюда - нигде нет. Не знаю, что подумать.
Фрося показывает:
- Смотри, какое небо.
А я смотрю в землю.
- Подыми голову, - говорит.
- Отстань, - прошу.
- Нет, посмотри, - настаивает.
Посмотрел.
- Ну и что? - спрашиваю.
- Ты не переживай, - продолжает. - Небритый, - погладила по щеке. - Ни одна женщина. Ни одна...
- Нет, - говорю.
- Поверь мне, - говорит. - Только я.
Иду, с каждым шагом быстрее. Она за мной побежала, стучит каблучками. Я повернулся.
