- Я ему должен...

- У нас еще много денег, - говорю. - Ты не беспокойся.

- Я не беспокоюсь, - пробормотал он.

- Что это за круги? - спрашиваю.

Он посмотрел на чемодан.

- Эти? - показал. - На него ставили бутылку. - Рукой - по кругам, но они уже засохли, плюнул на них, еще потер, только размазал. - Ладно, потом вытру, - руку - о штаны. - Так ты говоришь: мама не встретила.

- Да, - говорю, - то есть не совсем так.

- Понятно, - говорит. - Но ты хоть знаешь адрес дяди Жоры?

- Нет, - отвечаю. - Бабушка посылала маме телеграмму до востребования.

- Дааа-а, - протянул.

- А чего ты берешь в голову? - интересуюсь.

- Я как раз не беру, - отвечает. - Я просто хочу разобраться.

- Так чего лезешь ко мне в душу, - говорю. - Разве ты не знаешь, что я еду опять к бабушке?

- Ах, какое прекрасное место! - воскликнул дядя Эдик. - Разве можно пройти мимо? - свернул к реке, и я за ним. На другой стороне - многоэтажные дома, трубы и набережная. - С этой стороны нас не видно за кустами, объясняет. - А с той - если милиция и заметит - только через мост, а это слишком большой крюк, - и дядя достал бутылку из чемодана и помахал ею другой стороне, засмеялся - иногда и я так смеюсь, потом спохватился: - Я же тебе конфету купил, - протягивает.

Разворачиваю ее, но после кислых яблок от конфеты заныли зубы. Правда, быстро перестали, потому что здорово находиться рядом с дядей, когда он в таких прекрасных местах пьет водку.

Я говорю ему:

- Закусывай.

Он машет:

- Ладно, - но все же открывает чемодан и отламывает хлеба.

- Не ладно, - говорю, - а после водки надо хорошо закусить.

Дядя Эдик еще выпил из горла, а я не смотрю, чтобы он не поперхнулся, смотрю на реку - и ничего лучшего нет, чем наблюдать, как течет вода в погожий день; потом оглянулся - жует.

- Вот так, - говорю, - а то потом тащи тебя.

Он усмехается и с набитым ртом спрашивает:

- А ты?

- Не хочу.

- Это же твоя курица.

- Она такая же моя, как и твоя, - говорю.

- Нет, - говорит и еще кусает. - Тузов оставил ее для тебя, а я съем.

- Пока не хочу есть, - говорю, - а захочу - купим. Деньги еще есть, проверил в кармане, - ешь. - А я после конфеты мясо не хочу, - повторяю.

Дядя Эдик спустился к воде, моет жирные после курицы руки, еще жует:

- Когда я не хочу думать, что будет потом, я пью водку.

- Это твое дело, - говорю. - Я же тебе не запрещаю!

- Да ты и не можешь мне запретить, - возвращается; остатки еды положил в чемодан и закрыл его.

- Никто не может никому запретить, - объявляю. - И мне ехать туда и обратно!

- Да, - говорит. - Ты это понимаешь, а они этого никак не могут понять.

- О н и просто думают о себе, - говорю. - Они слишком много думают о себе, даже когда думают обо мне, и ты - тоже; все вы - все равно думаете о себе. Куда ты? - удивляюсь.

Дядя Эдик с чемоданом спускается к воде, плещет ею на засохшие круги от бутылки вина, трет пальцами, и вода скатывается с кожи крупными каплями на камни у берега. Потом поднимается и смотрит на часы, а вымытый бок чемодана блестит на солнце, как стеклянный.

Переходим по мосту через реку. У перил нагнулся рыбак с удочкой. Дядя Эдик останавливается.

- Дай мне половить, - попросил.

- Пошли, - я его тяну.

- Нет, я хочу угостить тебя рыбой, - говорит заплетающимся языком. Дай удочку, - продолжает.

- Пошли, - я говорю, и сам иду - надеюсь, что дядя Эдик пойдет за мной, - иду по мосту один, но шагов сзади не слышу и, когда перешел на другую сторону, оглянулся: дядя все еще разговаривает с рыбаком - о чем, конечно, не разобрать; тогда я заорал: - Скорее! - и себе: - Как ты мне такой надоел!

А он выхватил у рыбака удочку, переломал ее на колене и швырнул вниз. Я отвернулся, чтобы не видеть, как его сейчас сбросят с моста в воду с моим чемоданом, и заплакал. Сквозь слезы вижу: идет навстречу мама под ручку с каким-то дядей, но я почувствовал, что и этот дядя - не тот, за которого она собирается замуж. Тут я услышал сзади шаги дяди Эдика и перестал плакать, а мама выдернула свою руку и что-то сказала этому человеку - он повернулся и стал переходить через дорогу на другую сторону. Мама подбежала ко мне:

- Каким образом он с тобой? - удивилась. И тут же: - Ладно! - Нагнулась и прошептала в ухо: - Ты не говори ему, что я твоя мама. Промолчи, будто не знаешь меня, а я потом все объясню... - И другим голосом спросила у подошедшего дяди Эдика: - Почему мальчик плачет?

Дядя не стал отвечать - засмеялся, обнял ее и стал целовать, а я отвернулся к мосту, но рыбака не увидел, и решил, что тот спрыгнул за удочкой.

- Почему... плачет!.. - опять повторила мама, уклоняясь от поцелуев, но все же не отталкивая дядю Эдика, и получалось, будто она подставляла под его губы то одну, то другую щеку. - Довольно, - сказала она хмурясь, заметив, что я смотрю неотрывно на нее. - Хватит! - и повела плечом так, что дядя чуть не упал.

Тем не менее, дядя был очень доволен собой и не заметил, как она его оттолкнула.

- Старик, - обратился он ко мне в самом что ни есть наилучшем настроении. - Давай эту бабу сводим в кабак. Тут рядом есть один... продолжал дядя Эдик, подмигивая мне. - На втором этаже, если найдутся места, очень хорошо будет, - сказал. - А в такое время места должны быть...

Через несколько минут мы сидели втроем за одним из столиков на плоской крыше какого-то сарая, может быть, даже гаража, скорее всего - бывшей столовой или пивной, но теперь это заведение называлось рестораном, внизу играла музыка; конечно, тут произведен был ремонт, но все равно чувствовалось, что здесь было раньше, и пахло собаками.

Дядя Эдик взял в руки меню, полистал его и передал мне.

- Тебе интересно будет в нем разобраться, - сказал, не сводя глаз с моей мамы.

Дядя хотел что-то ей сказать, но, видимо, не находил слов и молчал, только смотрел на нее восторженно, и она не вынесла его взгляда, пауза слишком затянулась, официант не подходил, и мама сказала вроде бы обычные слова, когда требуется что-то сказать, и она это сказала, и она - так сказала, но то, что она сказала, это, действительно, было так, и она произнесла эти слова изнутри, и лучше слов не надо было.

Я держал в руках меню, отпечатанное на глянцевой толстой бумаге, и, когда переворачивал страницу - на солнце она сверкала, так что больно было глазам.