Эта книга возникла в результате двойной неудовлетворенности: очевидной неудовлетворенности миром и труднее поддающейся формулировке неудовлетворенности существующим марксизмом, она родилась из веры, что эти две неудовлетворенности связаны между собой, что вполне понятный пессимизм, свойственный нашей эре, заразил марксизм, превратил его в дряблую умозрительную концепцию, сделал его безопасным и осмотрительным, ведь он ощущает нависшую над собой угрозу, боится рассыпаться, точно Берлинская стена. Так что я хочу нечто противопоставить пессимизму марксизма, его вечной склонности смотреть на мир с плохой стороны. Моя неудовлетворенность также касается марксистских журналов и научных публикаций: мне они давно уже представляются неудобоваримыми, сухими и предсказуемыми, доступными только посвященным. Может быть, я не один так думаю? Меня никогда не вдохновляли пространные и излишне подробные статьи и исследования кризисов и бедствий, капиталистических катастроф, хотя в главном их авторы совершенно правы; но о них можно сказать то же, что Маркс говорил о буржуазии – все они кажутся довольными своим отчуждением или по крайней мере удовлетворяющимися своими оценками капиталистического отчуждения, обходясь улицами с односторонним движением, обитать на которых они обречены – в описываемых ими тупиках и безвыходных положениях, в которых они себя заперли.

В течение долгих лет я называл себя «среди прочего» марксистом[3], хотя в США такое самоназвание звучало вызывающе и хотя я так и не присоединился ни к одной марксистской партии или организации, не нашел вожака, выражающего мои мысли, которого я мог бы поддержать от всего сердца. Я всегда ощущал себя странником, человеком вроде Матье из «Возраста зрелости» Сартра, который, несмотря на постоянные понукания Брюне, не может посвятить себя какой-либо деятельности «на уровне института», «официально» примкнуть к марксизму – хотя никто меня никогда не просил этого делать. Не то чтобы я боялся потерять свободу, скорее в этом отказе, неучастии я мог оставаться верен Воображаемой партии, ведь я знал, что она где-то существует, должна существовать, и ее ряды ширятся день ото дня. Настоящая книга написана для воображаемых избирателей, членов партии, которая непременно существует. В этом смысле «Магический марксизм», как я надеюсь, обращается ко всем бесприютным смутьянам-одиночкам, которые хотят свершить нечто радикальное, придумать иной мир, поскольку этот вызывает у них отвращение. Меня не покидает ощущение – легкое подозрение, – что нас таких много, что многие колеблются между двумя крайностями, строя планы и ожидая новостей с мест событий.

Часто авторы книг пишут предисловие в последнюю очередь, и я в данном случае не исключение. Предисловие позволяет писателю заново проследить ход мыслей, перепроверить их порядок и обоснованность в тот момент, когда дело сделано и работа завершена. Можно подумать более – менее спокойно и заново представить себе текст так, как если бы он все еще был только идеей. Когда я сочинял это предисловие, ретроспективно, мне представлялись важными для книги три ключевых фактора. Первый – это решение, которое я принял в 2003 году: отказаться от академической карьеры и отправиться жить во французскую глубинку. Я похоронил себя сначала в Верхней Савойе, в горах, а затем, пару лет спустя, перебрался на плоскогорье Центрального массива, в Овернь, один из беднейших французских регионов. Расставшись с городской жизнью (Нью-Йорком), а также миром стабильной оплачиваемой работы, я не был уверен, говорит ли во мне марксистский дух или желание от него убежать. До того времени я полагал, что радикальный марксизм означает принятие на себя внутренних обязательств, обитание в местах силы вроде больших городов, а не ускользание, дауншифтинг и бегство из них в призрачный маргинальный мир, далекий от городской жизни. По иронии судьбы на выбор убежища меня вдохновил Ги Дебор, еще один марксист и бывший горожанин, пытавшийся скрыться от спектакля в 1970-е – как он их называл, «отвратительные семидесятые» – и осевший в той же Оверни, в доме, окруженном высокой каменной стеной. Вид из окон дома, как он любил говорить, «открывался прямо на Млечный Путь».

Как оказалось, этот дом стал, по Клаузевицу, своего рода крепостью, где Дебор укрылся после 1968 года, льдиной, нарушавшей стремительное течение реки, которое либо прибивало людей к берегу, либо увлекало их за собой. Клаузевиц говорил, что значение обороны – значение крепости – слагается из двух элементов: пассивного и активного. Последний нельзя мыслить без первого. Крепости, даже без активного гарнизона, являются элементом «непосредственной защиты», служат заставами на дорогах и на реках. Соответственно, они превращаются в «оазисы в пустыне», «щиты против неприятельского наступления», «истинные контрфорсы всей системы обороны»[4]. Крепость как пассивный элемент обороны пытается предотвратить продвижение неприятеля, усложнить это передвижение и сделать опасным: оттуда можно предпринять активную атаку и отправить гарнизон на перехват противника.

Вскоре после моего прибытия в Овернь я понял, что призрак Дебора продолжает жить: не только как нечто ощущаемое почти физически, но также как политическая реинкарнация. Меня окружали, зачастую затаившись в небольших деревушках и маленьких общинах, группы людей, построившие крепости как активные и пассивные элементы обороны и создавшие целые новые коллективные ее системы против общества спектакля и культуры потребления. И с таких аванпостов, из такого «нового подполья», «новых резерваций» они время от времени предпринимают фронтальные атаки против этой вырождающейся системы. Идея «нового подполья», или «новой резервации», принадлежит мистику и сюрреалисту Андре Грегори, персонажу фильма Луи Маля «Мой ужин с Андре»: люди объединяются, пророчески говорит Грегори, в желании создать новую практическую концепцию того, как надо жить и действовать в наши новые темные времена. Перед нами мелькают, говорит он, «новые островки безопасности, где главенствует историческая память и человеческое существо может продолжать мечтать и действовать»[5]. И эти островки возникают не только в приютившей меня Верхней Луаре, но и в соседних департаментах Лозер, Аверон, Коррез – если называть только некоторые, где люди борются за утверждение terra novas и за новую магическую географию воображения, новые островки безопасности, вдохновляясь мечтой, страстным желанием делать нечто более самостоятельное, более осмысленное в наши новые темные времена.

Вопреки всему, они ищут «настоящую жизнь», которую им не может предложить современный капитализм с его быстрым питанием и супермаркетами, рынками труда и мировым рынком. Они выступают против умерщвления творческого духа на работе и засорения мозгов дома. В новых коммунах всеми доступными способами, со своими системами коммуникации и жизнеобеспечения, они выращивают органические продукты, разводят пчел и пекут хлеб, растят коз и изготовляют сыр, выполняют разные мелкие работы, которые складываются в нечто более значимое, в социальное движение, политически грамотное, с практическими знаниями и техническим ноу-хау. Оно не обязательно опирается на определенный класс, но прекрасно знает свое место в глобальной системе накопления капитала. Эти люди формируют коллективные микродвижения, выступающие против тоталитарной мегамашины, разрозненные группы, которые часто становятся союзниками в борьбе по всему миру, поддерживая «Крестьянскую конфедерацию» и международное крестьянское движение «Вия Кампезина» в таких вопросах, как честная торговля и продовольственная безопасность, бросая вызов неолиберальной ортодоксии. Их список практически бесконечен. Словно они прочитали написанные молодым Марксом «Экономическо-философские рукописи 1844 года», словно пытаются проигнорировать силы отчуждения, пытаются быть самими собой, освободиться как внешне, объективно, так и внутренне, субъективно. Их подлинная сущность – это подлинность действия и сознания, нечто одновременно реальное и идеальное, позитивная энергия, создающая очаги света – «мешки сопротивления», выражаясь в терминах субкоманданте Маркоса, – очаги поддержки. «Множатся мешки сопротивления, – говорит Маркос, – у каждого из них – своя собственная история, свои различия, свои схожести, свои требования, своя борьба, свои достижения. И если у человечества есть еще надежды выжить, стать лучше, надежды эти находятся в мешках, которые создают изгои, лишние, ненужные»[6].