Тут правой ноге стало холодно, и Марго, забыв обо всем прочем, остановилась и наклонилась.
– Что случилось? – спросил Михкель.
– Сапог.
При свете уличных фонарей было трудно что-либо разглядеть, Марго пощупала указательным пальцем, одетым в непонятно теплый, настолько, что и варежек не надо, достаточно перчаток, уютный чехольчик и посему, невзирая на многоградусный мороз, не утратившим чувствительность, так и есть, разошелся шов, чуть-чуть, в месте, где верх прикреплялся к подошве, то бишь платформе, толстенной, хоть и пластмассовой, пусть и пластмассовой, но надежно отгораживавшей от заледенелого асфальта, да просто спасшей ее в эту чудовищную зиму. Увы, теперь таких не делают, сапоги ныне на подошве, тоненькой, как полиэтилен для пакетов, в лучшем случае, бутылок, наверно, чтобы нога чувствовала педаль тормоза, в романах героини нередко сбрасывают туфли, дабы слиянию с педалью ничто не мешало, акт вождения таким образом почти превращается в сексуальный… и очень правильно, надо ведь чем-то заменить этот последний, ставший обыденностью, видом гимнастики или, скорее, вредной привычкой вроде курения, от одного случается рак легких, от другого СПИД и прочие венерические радости… Да, но если у тебя нет машины, чтобы слиться с нею в неописуемом экстазе, а ты шлепаешь ножками по мерзлой земле? Можно, конечно, надеть босоножки, вот ими все лето были набиты магазины, сверкающие чудища на высоченной платформе, о каблуках и говорить нечего, кто на них вскарабкается – существуют еще такие любительницы экстрима – ходит почти на пуантах. Как балерина. Но балерины не ходят на пуантах по жизни… А жаль… Марго вообразила себе танцовщиц, порхающих по улице от дома к дому, па-де-буре из столовой в кухню, тур пике из супермаркета в парикмахерскую… И удивилась. О чем ты, девочка, думаешь? Других забот, что ли, нет? Ну, по крайней мере, одной меньше, новые сапоги могут и не понадобиться, эта зима уже подходит к концу, а до следующей… Даже в починку не стоит отдавать… А там, глядишь, сама запорхаешь, как… Наверно, ангелы тоже порхают, как балерины… Она представила себе небесную твердь, усеянную сплошными Мариями Тальони в шопеновских пачках, легкими, как тополиный пух… избито!.. и воздушными, как… совсем затасканно, лучше вовсе без эпитетов… словом, Мариями Тальони, едва касающимися земли, то есть неба, перепархивающими через рояли…. Впрочем, роялей на небе нет, даже нет кустов, в которых они могли бы случайно оказаться, да и тебя, Марго, там не будет, поскольку атеистам туда вход воспрещен… А куда их пускают? В преисподнюю? И как там все обставлено? Если ангелы похожи на балерин с их выворотными стопами, то в аду, наверно, господствует косолапость, как у манекенщиц… А почему нет? Ей вообразились отнюдь не эфирные, хотя и тощие создания, тощие и долговязые, эдакие дон-кихотицы в жутком гриме и с кошмарными прическами, которые своей петушино-медвежьей походкой ковыляют, неуклюже вихляя бедрами или тем, что их заменяет, а точнее не заменяет, по неровной адской почве и тянут длинные руки с зелеными или синими, а то и черными ногтями к злополучным атеистам… Что еще? Марго поняла, что знает о загробном мире совсем немного, почти ничего, а ведь их масса, этих миров, начиная с царства теней, куда спускались Орфей с Одиссеем, порознь, конечно, и по разным надобностям, первый за возлюбленной, второй за информацией… и, добавим, с прямо противоположными результатами, Одиссей свое получил, а Орфей вернулся с пустыми руками или, скорее, объятьями, что, естественно, проистекало из особенностей их характеров, роль личности в истории, так сказать… Да, царство теней, Харон, Стикс, темнота, тишина… благодатная после шумного современного мира, но древние не знали, что такое настоящий шум, и по недомыслию спасение от него считали бедствием… Так? Или не так? Можно, разумеется, почитать, что пишут на эту тему авторитеты, да только зачем? И какие к черту авторитеты, кто и что знает о «стране, откуда ни один не возвращался»? Гляди-ка, ведь и Шекспир, кто бы этим именем не прикрывался, был атеистом, откуда иначе взялась бы «неизвестность после смерти» или «какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят»?..
Между тем, они дошли до дому, Михкель отпер дверь, Марго вошла и с каким-то новым интересом оглядела прихожую квартиры, в которой ей теперь уже точно предстояло прожить оставшуюся жизнь или остаток жизни, формулируйте, как хотите.
Всю ночь ей снились всякие экзотические сны. Она пробиралась по полуразрушенному мосту, подвешенному в немыслимой высоте над ущельем между двумя крутыми, голыми, лишь черный базальт с редкими порослями серо-желтых колючек, склонами. Мост был сложен из крупных камней вроде акведука в Сеговии, опоры основательно, а пролеты в один-единственный слой, непонятно, как неплотно прилегавшие друг к другу глыбы держались вместе, местами они и выпали, кое-где в образовавшиеся окошки проглядывало дно ущелья, ощетинившееся острыми скалами, торчавшими из вялотекущего, как шизофрения, потока, парапет оказался только с одной стороны, а в середине мост утончился буквально до полуметра, там же зияла большая дыра, через которую надо было перелезать, что казалось совершенно невозможным, и тем не менее она перелезла, попросту перешагнула – при ее-то боязни высоты, перешагнула и добралась до надежного участка, поцелее и пошире, правда, не до конца то бишь обрыва напротив, ибо сон неожиданно сменился. И опять был мост, вернее, узкий мостик над улочкой средневекового городка, миниатюрной улочкой крошечного городка, почти невзаправдашнего, но мостик над угрожающе бугрившейся булыжной мостовой самый натуральный и тоже с обломанными перильцами и прохудившимся настилом, однако и его она одолела, не сорвалась. И как сей сон следовало трактовать?
– Будем бороться, – сказал Михкель после завтрака решительно, подхватил кружку с кофе и сел за телефон, а Марго меланхолично подумала, что именно это, видимо, сон и означал… Если только можно бороться со вселенским злом…
Она машинально собрала посуду, отнесла на кухню и открыла кран.
Кухню, наверно, уже тоже не обновить… Иногда она тешила себя мыслью, что появятся лишние деньги и удастся вместо опилочных, неудержимо впитывавших воду шкафчиков обзавестись иными, из несокрушимого материала, которому никакая влага нипочем, ни душ не берет, ни наводнение, говорят, есть такие, в них хоть по Ниагарскому водопаду спускайся, вылез на берег, вытер тряпочкой и вешай обратно на стену. Десять лет назад, когда они худо-бедно отремонтировали квартиру, заменив ванну, древнюю, как некогда уворованные из терм и исправно служащие по сей день бассейнами для фонтанов римские, и почти столь же крепкую, некогда эмалированную раковину и прочие, менее прочные, но такие же потрепанные предметы обстановки, денег на подобные излишества не было, да и самих излишеств как будто не существовало, а теперь… А что теперь? Теперь надо бороться. Как и за что? За то, чтобы потащили на операционный стол, изуродовали?.. Она представила себя калекой с одной грудью… одногрудая, эдакий дромадер наизнанку… Или дромадер как раз двугорбый? Какая разница… Одногрудой и лысой, потом ведь назначают химиотерапию, от которой выпадают волосы… И в таком виде ложишься в супружескую постель… а ведь она спит без ночной рубашки… И что в итоге, все равно через год-два сдохнешь от метастазов… кто, кстати, сказал, что у нее их нет уже сейчас, два года ведь болталась с этой пакостью в теле, может, внутри все поросло-заросло… но даже если нет, то будут, сразу пришли на память знакомые и незнакомые женщины, отправившиеся на тот, даром что несуществующий свет от метастазов разного калибра и местонахождения, в легких, когда человек задыхается, или в костях, те, наверно, ломаются… одна из ее подруг умерла от разрыва кишечника, и ей крупно повезло, сразу впала в кому, и все, привет, прощайте, adieux, addio… Addio, del passato… Так какого черта? «Когда так просто сводит все концы удар кинжала»… Кинжал, конечно, забава не женская, даже если заменить его кухонным ножом… Припомнился один старый приятель-химик, бабушка у него умерла от этой самой болезни, так химик стащил в лаборатории цианистый калий, на всякий случай, а вдруг и сам подхватит нечто эдакое… да, но где ей-то взять этого зелья хоть крупиночку, теперь даже снотворного не достанешь, рецепты, рецепты… правда, есть еще газовая плита… У плиты, конечно, могут быть серьезные последствия… Марго вообразила себе их в виде ярких зрительных образов, как это положено у эйдетиков, взрыв, вулкан, Везувий, обломки пятиэтажного дома, взлетающие на высоту ближних небоскребов, огонь, облизывающий руины, пожирающий остатки их скромного добра, в основном, книги, и среди обломков бытия свое обгоревшее полукремированное тело… надо не забыть написать завещание с наказом, чтобы ее кремировали, никаких червей, только пепел… Михкеля, естественно, не будет дома… и что он увидит, когда придет? Впрочем, здание у них крепкое, на воздух не взлетит, да и пожара не будет, кто-нибудь да и учует запах… Но Михкель все равно ничего радостного для себя не узрит… Марго стало безумно жаль мужа, как он без нее… тут же припомнилась старая премудрость, жалеть, мол, надо того, кто покинул сей бренный мир… дурацкое выражение, бренный-то не мир, а тот, кто его покинул… остальные поплачут и перестанут, даже поэма пришла на ум, которую ей несколько лет назад довелось прочесть, эдакое неистовое горевание по почившей жене, а потом она узнала, что поэт, избыв траур, через какой-нибудь годик нашел новую музу и теперь строчит, строчит стихи уже в ее честь… возможно, вперемешку с элегиями в память предыдущей…
