– Фи! – воскликнула Пенелопа негодующе. – Родькины предьки!
– Чьи предки? – удивился Ник.
– Не предки, а предьки, – уточнила Анук меланхолично, а Пенелопа подумала, насколько же устарела социалистическая действительность, что Ник не в курсе… Родькины предьки были домашним ироническим вариантом напыщенного советского «предатели родины», явившимся на свет, кажется, после побега Годунова или еще кого-то из многочисленных артистов и художников, успешно дезертировавших с социалистической отчизны в свободный мир…
– Вот наша главная беда, – принялась она рассуждать. – Все эти предатели веры и отечества. – Получилось весьма помпезно, что несколько озадачило ее.
– Не только, – сказала Анук. – Следующий Василий из той же династии неистово воевал с болгарским царем Самуилом. Или Самвелом, поскольку тот вроде тоже был армянином. Произросшим, очевидно, из компании, пересаженной во Фракию Маврикием. К сожалению, все эти парни отдавались служению чужим народам и государствам, совершенно забывая о собственном. Я недавно прочитала научно-популярную книжку Азимова, он ведь кроме фантастики, накатал массу просветительских текстов, так он утверждает, что небезызвестный Саладин тоже армянин.
Этого Пенелопа вынести не могла.
– Позор джунглям! – воскликнула она, воздев руки к небу, то есть потолку, а точнее, к люстре, прямо под которой восседала, люстра была из цветного желто-бежево-коричневого стекла, итальянская, и называлась почему-то «Верди»… Собственно, если картошку можно окрестить «Ван-Гогом»… Правда, неизвестно, голландская ли она, но вполне возможно, что да… Странным, однако, образом проявляется патриотизм… Кстати, Анук раньше этим не грешила, застать ее за штудированием «Истории Франции» или разных книжек по античности можно было запросто, но чтоб она увлекалась армянской историей… нет, это что-то новенькое…
– И с каких пор ты изучаешь историю родного государства? – полюбопытствовала она.
– Это особенность эмиграции, – сказал Ник. – Эмигранты бывают двух категорий. Одни, как тот же Мюрат, по словам наполеоновского верного телохранителя Рустама, естественно, армянина и, кстати, предка того самого Ростана, который сочинил небезызвестного, как выражается твоя сестрица, «Сирано де Бержерака», редко вспоминавший родину и отца… это я о Мюрате, – уточнил он, заблудившись, кажется, в собственной фразе, ну и правильно, нечего по-писаному говорить, златоуст несчастный, – стараются вжиться в предложенные обстоятельства, меняя язык, веру и даже имя. А другие становятся патриотами. Твоя сестра пошла вторым путем.
– Перестань болтать, – обиделась Анук, припомнив, несомненно, что патриотизм это последнее прибежище негодяев. – Пенелопа, еще есть будешь?
– Я же не крокодейл, – ответила Пенелопа с достоинством.
– Так я убираю со стола?
– Убирай.
– А слушать будем? – спросил Ник.
Сакраментальный вопрос, который Пенелопе доводилось слышать уже не первый год.
Многоумная Анук ухитрилась найти себе мужа-любителя оперы, что в наше время значительно сложнее, чем откопать где-то по соседству или даже в отдалении мужа-миллионера, ибо последних куда больше, причем попался ей не квазимеломан, из богатеньких буратин, вычитавших в газете, что ходить в оперу престижно, и в первых рядах партера, за безумные деньги то есть, деликатно зевающих, прикрывая рукой рот, а то и разевая оный, пользуясь темнотой, широко и беззастенчиво, как аллигатор или бегемот, нет, натурального маньяка из тех, кто неутомимо собирает записи и ежедневно прослушивает некоторое их количество не напоказ, а при закрытых дверях… К сожалению, Пенелопа последовать ее примеру не могла, несмотря на почти постоянное присутствие в стенах оперного театра, правда, в отношении миллионеров ей ничего не грозило, то ли в Ереване билеты недостаточно дороги, то ли местные богатеи читают не те газеты, и завидев в зале существо противоборствующего пола, можно смело предположить, что это один из последних завалявшихся в каком-то полузакрытом (не в смысле секретности, а в смысле отсутствия финансов) НИИ интеллигентов канувшей в вечность советской эпохи, истинный любитель и даже, возможно, знаток, да вот беда, мужчин в оперу ходит гораздо меньше, чем женщин, к тому же обычно в сопровождении, а вернее, в качестве сопровождающего жены. И поди отними подобное сокровище у бдительной супруги…
– Конечно, будем, – сказала Анук, собирая тарелки. – Или, скорее, будем смотреть, ведь Пенелопа тут…
Пенелопа слегка обиделась.
– Уж не думаете ли вы, – начала она грозно, собираясь закончить фразу придаточным предложением «что я люблю оперу меньше, чем вы», но передумала, да, наверно, чуточку меньше, и это только справедливо, потому что балет она любит больше, и сказала миролюбиво: – что я не люблю оперу?
– Но балет ты любишь больше, – заметила коварная сестрица, складывая на поднос пустые тарелки.
– Дай помогу, – сказала Пенелопа вместо ответа по существу.
– Да ладно, сиди. Ты же гость.
– Ну и что? Любишь кататься, люби и саночки возить.
– Как говорили древние греки, – незамедлительно отозвалась Анук.
– Именно. Любишь кататься, люби и саночки возить, без труда не вынешь и рыбку из пруда, кто рано встает, тому бог подает…
– Это который бог? – полюбопытствовал Ник.
– Посейдон, – мгновенно нашлась Пенелопа. – Кто еще тебе рыбку подаст с утра пораньше?
– Разве Посейдон и прудами заведовал? – усомнился Ник.
– Нет? – спросила Пенелопа тревожно, в последние годы она возымела привычку пересказывать на уроках русской литературы ученикам греческие мифы, которые знала, по собственному мнению, назубок, и тут вдруг…
Ник пожал плечами, и она возмутилась.
– На пушку берешь? Посейдон был и богом источников. А прудов в Греции вообще нет!
– Так-таки нет?
– Нет. Там везде море.
– Может, ты и права, – согласился Ник, в отличие от Пенелопы успевший пару раз отдохнуть на греческих островах.
– Вам хорошо, – вздохнула Пенелопа. – Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Как говорили древние греки? – поинтересовался Ник.
– Естественно, – ответила Пенелопа надменно.
Была в доме когда-то такая присказка, ко всякому утверждению добавлялось «как говорили древние греки», получалось иногда очень забавно, как с саночками или «гвардия умирает, но не сдается», либо «si vis pacem, para bellum»… Pacem… Pace… pace… pace, mio dio, pace, mio di-i-o… С недавних пор «Сила судьбы» стала любимой оперой Пенелопы, опередив «Травиату» и «Трубадур», собственно, увертюру к ней она обожала всегда, а слышать весь этот бесспорный шедевр целиком в прежние времена Пенелопе, увы, не довелось, как и большинству прочих советских людей, почему, бог весть… Иные телодвижения советской власти расшифровке не поддавались, некоторые, правда, да… Отец рассказывал дочерям, что когда-то давно собрались в Ереване ставить «Макбета», уже разучивали партии, и счастливый папа Генрих изготовился петь своим роскошным баритоном самую из них главную, но тут спектакль закрыли и даже глядеть в ту сторону запретили, и это было вполне понятно, слишком явные возникали аллюзии… Но чем им не угодила «Сила судьбы»? Конечно, коммунисты в судьбу не верили, человек – кузнец своего счастья (как говорили древние греки?), звучит гордо и тому подобное, но это ведь не причина отвергать оперу, в которой нет ничего антисоветского, правда, классовая борьба там тоже не просматривается… да и нигде у Верди нет ее ни капельки, ни крошечки, и как не старайся сделать из Манрико вождя угнетенных, трудно забыть, что, в сущности, он креатура некого принца, не крестьяне же ему поручили командовать обороной Кастеллора… И однако пробуют, пробуют и даже не коммунисты, недавно Пенелопе довелось лицезреть по ящику новомодную постановку «Трубадура», в которой Манрико был самым натуральным цыганом в красной распахнутой на груди рубахе, с всклокоченными длинными волосьями и гитарой, в чем, хотя постановка была стопроцентно западноевропейской, проступал подлинный и ничем не замутненный соцреализм, ну понятно, вырос человек в таборе, на кого еще он должен быть похож. Правда, при этом он ловко орудовал шпагой, видимо, генетическая память сработала, ну и обороной замка командовал без сучка и задоринки… Надо признать, либретто «Трубадура» несколько гиперромантизировано и не очень связно, но всему ведь есть предел… Фрейлина королевы благородная Леонора занималась с этим немытым цыганом любовью на соломе в конюшне, оно, конечно, придворные дамы на все способны, хоть и не каждая из них леди Чаттерлей, и вкусы бывают всякие даже в жизни, а что касается сцены, то в постановках последних лет графини и герцогини в шитых золотом нарядах протерли все подмостки не только своими драгоценными одеяниями, но и собственными обожествляемыми ликами, ибо нет ныне режиссера, который не заставил бы певицу, особенно исполняющую роль неземной возлюбленной, валяться на сцене мордой в пол и желательно подольше… Собственно, касается это не только певиц, драматические актеры и актрисы тоже проводят полспектакля на полу, а о балете и говорить нечего, некогда балерина встала на пуанты, ввысь, в полет, в современном же танце, деликатно называемом партерным, она елозит и елозит по полу. Такое превращение, надо понимать, связано с общим перерождением человека, в эпоху романтизма он тянулся вверх, к небу, а теперь им овладела неодолимая тяга к животному состоянию. Недаром романтические сюжеты осовремениванию не поддаются, сколько не переодевай героев Верди в пиджаки и не выпихивай Виолетту на сцену в одном лифчике и чулках с подвязками, позаимствованных из порнушек, шиш тебе, а вот какой-нибудь Джанни Скикки вполне может разгуливать хоть на фоне небоскребов, потому что истории о жадности и мошенничестве всегда современны, а благородство устарело, не говоря о невинности…
